В конце «нулевых» общество отрефлексировало окончательный переход от бессильной отрешенности к активной модернизации окружающего пространства собственными силами. Новое рождение получило слово «гражданин». Очистившееся от позднесоветских ассоциаций с «гражданином начальником» и «пройдемте, гражданочка», оно обрело свое первоначальное достоинство. После длительной политической апатии общество как будто проснулось, и протест вышел на улицы, постепенно приобретая все большую массовость и популярность.
То, чем прежде занимались профессиональные внесистемщики, в итоге стало мейнстримом: карнавал, который ранее был уделом элитарных андеграундных групп, оказался востребован широкими массами. Гражданская и политическая активность перестала ассоциироваться со скучными демонстрациями и банальными никем не читаемыми статутами, но стала праздником, способом менять реальность, и развитие Интернета подхлестнуло этот процесс.
Можно вспомнить, как это начиналось. В Новосибирске художник Артем Лоскутов еще с 2004 года начал ежегодно организовывать странные шествия, названные монстрациями, состоящие по большей части из студентов и неформальной молодежи. «Скажите, вы за народ или против?» — спрашивали прохожие у участников шествия, несущих транспаранты и плакаты с абсурдистскими, на первый взгляд, лозунгами вроде «Будь, маразм!», «Долой Луну!», «Рост наркомании уже беспокоит алкоголиков», «Нужны ли мы нам?», «Олени даже подумать не могут!», «Остановите землю — я сойду!» и прочим тому подобным. Тема оказалась в тренде, и к 2010 году монстрации стали проходить во многих городах и собирать до нескольких тысяч человек.
Несмотря на внешнюю аполитичность мероприятия, неуловимый запах крамолы терзал правоохранительные ноздри: на Лоскутова с тех пор обрушился непрерывный поток административных и уголовных дел, организаторов вызывали на «профилактические беседы» в околоток, а в некоторых регионах монстрации вообще не согласовывали. И если новосибирские оперативники стоически игнорировали баннер «Э не любит Я!» (где «Э» намекает на Центр противодействия экстремизму), то во Владивостоке у монстрантов отбирали куда более пацифистский лозунг «Нет ксенофобии». Как будто что-то за собой чувствуют, как принято в таких случаях говорить.
Кредо монстраций удачно определил один из участников акции: «Мы показываем зеркало Медузе Горгоне». И так получилось, что власти, участвуя в процессе хеппенингов в качестве шута-карателя, не только сами себя отождествили с Медузой Горгоной, но и акцентировали злободневность и актуальность монстраций.
То же произошло и в Москве, когда жители столицы, несогласные с засильем на дорогах машин со спецсигналами, стали устанавливать синие ведра на крыши своих автомобилей, а затем массово и публично (с особым цинизмом, выражаясь протокольным языком) надели ведра себе на головы. Идею довел до совершенства активист арт-группы «Война» Леня Е…нутый, пробежав аж с двумя ведрами на голове по крыше автомобиля ФСО прямо под стенами Кремля. Общество встретило синие ведра с восторгом, а правоохранительные органы многократно усилили эффект акций нелепыми задержаниями людей с ведрами на головах и последующими репрессиями Е…нутого.
За следующий хеппенинг «Х…й в плену у ФСБ», выполненный в соответствии с бахтинским каноном обыгрывания в карнавале темы «материально-телесного низа», «Война» получила государственную премию «Инновация» и академическое признание. Это, впрочем, не спасло арт-группу от уголовного преследования со стороны правоохранительных органов этого же государства.
Как показывает и нынешнее дело против ответвления «Войны» панк-группы Pussy Riot, изучаемые во всем мире труды Михаила Бахтина в России читает только узкая прослойка высоколобых эстетов, а вот для представителей власти они остаются тайной за семью печатями, хотя для адекватности восприятия текущих общественных процессов это было бы жизненно важно.
Роль сотрудников правоохранительных органов (далее условно — «ментов») в протестном карнавале также оказалась канонической. Согласно Бахтину, во время карнавала все переворачивается вверх тормашками. Если простолюдин-дурак на карнавале становится властью, то представитель власти — мент здесь выполняет ритуальную функцию дурака, вынужденного совершать действия не только дурацкие, но и незаконные (кстати, опять же, Бахтин утверждает, что в пространстве карнавала законы не действуют), и в результате становясь посмешищем. В этом проявляется сбой государственной системы — «мент», который номинально должен надзирать со стороны, не только ведется на канонически навязываемую ему роль дурака, но втягивается в нее и весьма успешно эту роль отыгрывает.
Интернет регулярно облетают отличные иллюстрации — фотографии «ментов», волокущих в автозак человека в костюме мусорного бачка или проверяющих документы у черепашки-ниндзя у Красной площади, или же «ментов», ломающих об колено древко с государственным российским флагом, отобранное у демонстрантов. Много смеха и восторга в свое время вызвали снимки разгона зомби-парада на Старом Арбате, когда дюжие омоновцы, отчаянно напрягая мышцы челюстей, чтобы не ржать в голос, винтили перемазанных бутафорской кровищей молодых людей, изображающих мертвецов.
Именно «менты» своими операциями делают карнавальное действо максимально концептуальным. «Менты» обеспечивают продолжение карнавала и по завершении уличной акции — в случае если начинается процессуальное преследование ее участников. При этом, в чем казус, их роль так и не меняется с дурацкой на карательную, хотя и носит номинально карательный характер.
Однако то, что рядовым сотрудникам внутренних дел простить можно, учитывая их подневольность и ментальную близость все же более народу, нежели власти, то совершенно недопустимо для судей. Здесь система допускает гораздо более грубую, уже фатальную ошибку. Когда судья по «карнавальному делу» выносит карательное решение, то это свидетельствует либо о необразованности и глупости, либо о коррумпированности и зависимости, а чаще всего — и о том, и о другом вместе. Втягиваясь в продолжающийся карнавал в роли дурака уже гораздо более злобного и опасного, нежели «мент», судья дает основание сперва высмеять, а затем делегитимизировать и ниспровергнуть институт суда в целом.
И вот, в условиях леденеющей к концу 2011 года медведевской «псевдооттепели», карнавал окончательно вызрел на креативных гумусах Интернета и выплеснулся на Болотную площадь многотысячным офлайн-парадом «рассерженных горожан» с фотожабами наперевес. Данный формат стал общенародно востребованным способом выражения протеста. И неудивительно, что в борьбе неискренней, оперирующей унылыми клише, государственной пропаганды с не менее унылыми правозащитными сводками о потерпевших инакомыслящих — победил смех. В борьбе «Госдепа» и «кровавой гебни» победил смех, если короче. Что закономерно, с учетом того фактора, что спрос на политические авторитеты превысил предложение, а тот ассортимент старых лидеров, который в наличии, востребован лишь отдельными идеологическими гурманами. Новые же лидеры только вызревают, причем именно в стихии карнавала — больше просто негде.
Все это было естественным развитием общественно-политической жизни в России. Если говорить о новейшей истории нашего государства, то «Война» и Лоскутов далеко не первые, кто внедрил карнавал в политику. В конце 90-х и первой половине «нулевых» на этом поприще блестяще действовала ныне запрещенная Национал-большевистская партия. Ее активисты закидывали особо забронзовевших чиновников продуктами питания, «захватывали» административные здания, проникали на спецмероприятия первых лиц, всякий раз оставляя охрану и «ментов» в дураках. Они отличались креативностью в лозунгах и опробовали первые политические фотожабы.
Однажды, когда толпу нацболов на митинге окружили омоновцы с явным намерением «винтить», те врубили песню «Калашников» Горана Бреговича и пустились в бодрый пляс, и ошеломленные «космонавты» отступили.
Нацболы жили так, как хотели, — весело и страшно, по-карнавальному провоцируя власть в ее болевых точках. Власть велась на это, сажая активистов в тюрьмы, и с каждым новым эпизодом репрессий несла имиджевые потери, а общество с нарастающим интересом вглядывалось в деятельность НБП. Именно на нацболах власть сполна обкатала все репрессивные приемы: прослушка, беспредельные задержания и судебные процессы, вранье, избиения, отъем и уничтожение имущества, силовые провокации, вывоз в лес — в общем, все то, что в настоящий момент задействуется для борьбы с гораздо более широкой категорией граждан. И нацболы были непобедимы ровно до того времени, пока, вопреки всему, высмеивали власть и ее стращалки.
Когда НБП слишком увлеклась позиционированием себя в качестве мучающейся, потерпевшей стороны, она стала скучна, и эстафету гражданского сопротивления перехватили новые люди.
Было ли так это задумано изначально или нет, но после переизбрания Владимира Путина президентом российский карнавал вошел в прямо-таки ураганную стадию. Власти настолько купились на роль дурака в попытках совладать с чуждой им стихией, что окончательно перестали отдавать отчет в своих действиях и их последствиях.
Если раньше задерживали за ношение синих ведер на голове, но потом все-таки отпускали, то сейчас хватают за белые ленты или белую одежду и приговаривают за несанкционированную акцию или сопротивление полиции. «Народные гулянья» и «Оккупаи» органы ликвидировали такими приемами, как будто речь шла об ОПГ — захватили предполагаемых «лидеров», отобрали кассу и воду, не давали рядовым участникам есть и спать, проводили регулярные зачистки. Масленичный, академический (почитайте Бахтина, в конце концов он не Антон Ла Вей и не Тимоти Лири, и даже не бен Ладен) перформанс Pussy Riot в храме Христа Спасителя раздули почти в инквизиторское судилище над ведьмами. Учинили дурные обыски накануне «Марша миллионов» у видных оппозиционеров, зачем-то отобрали у Ксении Собчак загранпаспорт и деньги, криво намекая, что они предназначались для платы митингующим на «Марше миллионов», поскольку лежали в конвертах. Кто-то, наверное, потом отчитался, что вот, «в результате оперативной комбинации так называемые оппозиционные лидеры были превентивно нейтрализованы, материально-техническая база изъята, поэтому митинг 12 июня прошел в рамках правового поля».
В довершение ко всему скоропостижно приняли антикарнавальный, по сути, законопроект, ужесточающий регламент проведения массовых акций. Тем самым фактически криминализовали мирный протест в виде собраний, прогулок и иных «скоплений и передвижений граждан», как отметили эксперты.
То, что когда-то прокатило с нацболами (и то до определенной степени), так как речь шла об узкой политизированной группе с неясной идеологией, не имеет шансов в противостоянии с гражданским обществом. «Рассерженные горожане» не смирятся с подобным отношением к себе, и их не запретишь, как НБП, пусть даже посредством свежепринятого закона о митингах. Это уже те протестные массы, которые являются критическими, как бы ни старались пропагандисты вычленить их из тела всей России, представляя горсткой столичных снобов в норковых шубах. Зампред КПРФ Иван Мельников хорошо выразился на эту тему, заявив, что попытки арестовать «кипящий суп» гражданского недовольства ни к чему иному, как к ожогам, не приведут.
Политолог Станислав Белковский также озвучил великолепный тезис о том, что на определенной стадии деградации система начинает принимать решения, прямо противоречащие ее жизненно важным интересам.
При вменяемом правителе карнавал может не только выполнять функцию парового клапана, но более того, будучи чувствительным индикатором, сигнализирует власти о проблемных точках, которые требуют немедленного приложения. Но не в том плане, что необходимо усилить охрану Госдумы или поставить на учет вольнодумцев, разумеется, а в плане своевременной и адекватной реакции на конкретную проблему, на которую указывают протестующие.
Но такой диалог может быть возможен лишь в условиях демократического государства. А у нас так уж вышло, что государь привык крепить свою власть страхом, а неуместная великодержавному пафосу стихия смеха чужда настолько, что он инстинктивно чувствует угрозу себе лично.
Поэтому осмеять государя — худшее из преступлений. Какой тут диалог?
Продолжение следует…
Материал подготовили: Елена Боровская, Александр Газов