Павел Пряников, журналист и публицист
Думаю, у ОБСЕ есть несколько причин для недовольства законопроектом Ирины Яровой об уголовной ответственности за реабилитацию нацизма. Главная — в Европе прогнозируют избирательность этого закона, что он будет использоваться для преследования политически инакомыслящих. Кроме того, в Европе не верят в справедливость российских судов, которые будут рассматривать эти дела. Тем более мы знаем статистику обращений в ЕСПЧ: лидируют две страны — Россия и Турция. Это показывает уровень судебной системы в РФ. Да, в Европе есть наказания за отрицание холокоста, но, как считают европейцы, у них это все компенсируется справедливостью судов.
Мне кажется, что в нашей стране никакого судебного преследования за такие случаи вводить не нужно. Мы должны оппонировать людям идеями и словами. В конце концов, есть еще такое понятие, как репутация. В частности, в Европе вполне было бы достаточно, например, за действия, порочащие гуманизм и человеколюбие, не приглашать на какие-нибудь конференции. Как недавно было с депутатом Виталием Милоновым и историком Николаем Стариковым, когда им отказали в участии на конференции в Финляндии. Помимо уголовного преследования есть другие способы воздействия.
Тем не менее у меня ощущение, что законопроект Яровой примут, но санкции смягчат и представят это как победу креативного общества. Полагаю, что лишение свободы будет только для должностных лиц, для обычных людей ограничатся штрафами, исправительными работами, и очень редко кого-то будут сажать.
Новая статья, на мой взгляд, может получиться похожей на 282-ю статью УК РФ. Новшество призывает человека умерить свой пыл в речах, статьях, не дожидаясь, пока придут прокуроры. Это элемент самоцензуры, небольшого запугивания.
Учебники по истории мало изменятся. В них и так уже примерно отражена та точка зрения, которая удобна властям, она всегда была с советских времен неизменна: что мы нация победителей, что есть союзники, что фашизм был осужден на Нюрнбергском процессе. И разрабатываемый единый учебник истории, полагаю, повторит на 95 процентов советские, а 5 процентов составят поправки, которые нельзя не вносить. Например, о сталинских репрессиях.
О бомбежке Хиросимы либо вообще не будут говорить, как было в советских учебниках, либо это будет представлено как вынужденный акт американцев, который одновременно показал миру, что такое атомная бомба и почему ее больше не надо применять. Будет такой иезуитский подход, но тем не менее фактически оправдывающий применение ядерного оружия.
Про депортацию народов в СССР просто упомянут как о факте и попытаются его «уравновесить» — расскажут, что в то же время в просвещенном западном мире были подобные моменты. Например, в США около 300 тыс. граждан США японского происхождения согнали в лагеря только за то, что их историческая родина ведет борьбу со Штатами. Вероятно, об этом будут говорить как про особенность того исторического времени, историческую неизбежность и невозможность осуждать отдельные моменты.
***
Алексей Макаркин, заместитель генерального директора Центра политических технологий
Важно помнить, что санкции за отрицание холокоста есть не во всех европейских странах. Это особенности национальной власти. Во-вторых, отрицание холокоста обычно прямо связано с ксенофобией. Даже если люди, которые отрицают холокост, позиционируют себя независимыми исследователями, очень часто у них проскакивает ультраправая риторика.
Если говорить только о холокосте, то в рамках этой темы возможны и ведутся научные дискуссии, которые затрагивают в том числе и очень острые, эмоциональные, неудобные вопросы. Но в тех странах, где предусмотрено наказание за отрицание холокоста, за обсуждение этой тематики, нет строгих санкций.
В нашем законопроекте о наказании за реабилитацию нацизма опасны очень неопределенные формулировки. Правоприменительная практика давно известна, и есть опасения, что новый закон может быть использован против людей, которые высказывают собственное мнение. Думаю, что причина, по которой в ОБСЕ с опаской отнеслись к нашему законопроекту, заключается как раз в крайне размытых его формулировках и в очень уязвимой правоприменительной практике.
Однако отрицательное отношение ОБСЕ к законопроекту вряд ли скажется на его принятии. Российская власть давно уже не обращает внимания на критику извне, а наоборот, воспринимает ее как негатив.
Учебники истории не сильно изменятся, они и сейчас вполне соответствуют требованиям этого законопроекта. Скорее могут измениться главы, не касающиеся Второй мировой войны — по ней есть определенный консенсус.
Существуют, скажем так, реакционеры, которые считают, что поступки государства должны быть оправданы, и такие попытки предпринимаются. Например, коллективизация — это плохо, но нужно было создать крупные предприятия, потому что шла война, нужно было получить максимум продукции.
Тема Чехословакии и Пражской весны 1968 года: с начала 90-х это событие воспринималось скорее как негативное, но сейчас его можно попытаться преподнести в контексте того, что у СССР была своя законная сфера влияния, Чехословакия решила выйти из нее, а это угрожало балансу интересов. В результате СССР был вынужден пойти на непопулярные решения.
Таким же образом можно попытаться оценить и ряд других событий, в том числе и депортацию народов — аморальное преступление, но на войне, мол, всякое случается. Думаю, что тут будут действовать достаточно осторожно, потому что можно вызвать недовольство общественности.
***
Леонид Гозман, политик, советник главы госкорпорации «Роснанотехнологии»
К законопроекту, предложенному Ириной Яровой, я отношусь крайне отрицательно. Потому что он не имеет никакого отношения или имеет очень слабое отношение к борьбе с реабилитацией нацизма.
У нас уже есть законы, которые запрещают это делать, есть законы, запрещающие нацистскую символику. У нас есть законы, запрещающие оправдание практик гитлеровского режима.
Но эти законы обычно не применяются.
У нас люди со свастиками, с криками Sieg Heil! совершенно спокойно ходят по улицам. У нас обозреватель «Комсомольской правды», которая сожалеет, что нацисты не из всех ее политических противников сделали абажуры, до сих пор работает обозревателем «Комсомольской правды».
А главное, что мне не нравится в законе, предложенном госпожой Яровой, и что, скорее всего, вызвало неприятие ОБСЕ, — это запрет на критику вооруженных сил стран антигитлеровской коалиции и запрет на обвинение их в преступлениях. Это, по-моему, уже за гранью добра и зла, за гранью здравого смысла. Поскольку непонятно, что делать, например, с такими решениями наших трибуналов, которые осуждали отдельных военнослужащих Красной армии за мародерство, грабежи, насилие. Как вы, наверное, знаете, такие случаи бывали.
К сожалению, войну без подобных нарушений никто еще не придумал. Наше тогдашнее государство не сразу, но начало с ними бороться. Под закон Яровой подпал бы, например, выдающийся русский мыслитель Лев Копелев, который именно за то, что он сигнализировал об этих преступлениях, получил, по-моему, 10 лет лагерей. И вот госпожа Яровая подтверждает правильность этого приговора.
Этот закон является попыткой контролировать не столько действия, сколько мысли и чувства людей. Яровая — у меня создается такое впечатление — не сильно грамотная женщина, и русская речь у нее такая не очень грамотная. И она попросту не знает, что попытки контролировать мысли и чувства, какие бы государства их ни предпринимали, всегда заводили эти государства в тупик.
Я надеюсь, что в Государственной думе достаточно разумных людей — допустим, Сергей Евгеньевич Нарышкин, который понимает, что такой закон компрометирует и Государственную думу, и государство российское в целом. И поэтому я думаю, что он принят не будет.
Я вижу, что существуют законы, запрещающие, например, отрицать холокост. В этом законе я вижу и плюсы, и минусы. Но это — результат национального консенсуса. А вводить такие вещи силой, по-моему, неправильно.
***
Лев Прозоров, историк и писатель
Все эти меры антидемократические: и те, которые действуют в разных странах Европы, запрещая ставить под сомнение определенные исторические концепции, и законопроект, предложенный Ириной Яровой. Сама попытка введения уголовной ответственности за преступления без пострадавших представляется мне весьма сомнительной.
А к «священным коровам» в истории я отношусь сугубо отрицательно. Потому что странно мне, как историку, что существуют попытки законодательно ограничить исторические исследования.
Были в истории примеры, когда науку ограничивали законодательно. Я хотел бы вспомнить о законах XVII века, которые действовали в ряде европейских стран, когда запрещалось сомневаться в истинности учения Аристотеля. Но все помнят, это ничем особо хорошим не кончилось, а новое историческое знание в итоге все равно пробило себе дорогу.
Материал подготовили: Татьяна Рязанова, Владимир Титов, Роман Попков, Александр Газов