Российское правосудие стоит на страже чиновников

Елена ЛУКЬЯНОВА,

доктор юридических наук,
профессор МГУ им. М.В. Ломоносова, адвокат

НЕДЕЙСТВИТЕЛЬНАЯ ВОЛЯ

НЕДЕЙСТВИТЕЛЬНАЯ ВОЛЯ
Суд не может отменить результаты выборов не только потому, что просто не может
7 августа 2008

Может ли адвокат оправдывать судью, который вынес решение не в его пользу? Такое бывает нечасто. И все же я позволю себе это сделать, поскольку далеко не все так просто в практике судебного рассмотрения публично-правовых споров в России. Публично-правовые споры — это споры о выборах, о митингах и демонстрациях, о политических партиях и др. Повторяю — здесь далеко не все так однозначно как об этом заявляет оппозиция, обращаясь в суд за защитой своих прав и предваряя свой заведомый проигрыш. Фемида у нас, конечно, зрячая с остро конъюнктурным пронизывающим взглядом. Но будем справедливы — с позиции гражданского процесса в подобных спорах ей даже с повязкой на глазах не всегда есть что положить на чаши своих весов, чтобы принять обоснованное решение.
    Естественно, я прекрасно отдаю себе отчет о состоянии отечественного правосудия, которое чрезвычайно мало пригодно для защиты практически любых интересов, кроме интересов государевых людей (хотя, конечно, всякое бывает). После присоединения России к Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод и распространения на нашу страну юрисдикции Европейского Суда по правам человека понимание этого позорного состояния стало еще и мировым достоянием.
    Я также понимаю, что суд наш зависим и несвободен. Что там, где хоть немного отдает политикой, показания «старшины Иванова» для этого суда во сто крат весомей показаний десятков нормальных свидетелей. Потому что старшина Иванов — государев человек, а свидетели — просто граждане России, то есть практически никто. Я знаю, что судьи, как и большинство избирателей, полагают, что отмена результатов выборов равна как минимум гражданской войне, а как максимум — национальной катастрофе. Потому что их в этом убедили. Потому что они находятся в плену навязанного им заблуждения, что главное для всех нас — это не здоровая конкуренция политических сил и не выбор народа, а стабильность и нерушимость правящей элиты со всеми вытекающими отсюда последствиями. Поэтому, какая уж тут отмена результатов выборов!
    Я вынуждена констатировать, что в России к настоящему моменту сложилась порочная судебная практика игнорирования массовых нарушений избирательного законодательства, происходящих на глазах всего населения. Что эта практика вредна и опасна, поскольку она не только порождает чувство безнаказанности у тех, кто эти нарушения допускает, но и создает основу для наглой «игры без правил», которую все мы наблюдали в ходе последних парламентских и президентских выборов. Кроме того эта практика являет собой крайне неполезную для судебной системы публичную имитацию правосудия, окончательно разрушающую веру граждан в какую-либо государственную справедливость.
    И, тем не менее, учитывая все вышесказанное, я смею утверждать, что суд не может отменить результаты выборов не только потому, что просто не может этого сделать.
    Что же ему мешает? Первое и главное — это сама формулировка закона, предусматривающая возможность такой отмены. В законе сказано, что суд может отменить результаты выборов, «если допущенные нарушения не позволяют выявить действительную волю избирателей». Вдумайтесь! Даже у простого читателя сразу же возникнет масса вопросов. Что такое «позволяют», кому «позволяют», кто «позволяет», и где грань между «позволенным» и «непозволенным»? Что такое «действительная воля»? А что, бывает еще и «недействительная»? Как определить ее действительность или недействительность? И вообще что такое воля избирателей — это результат голосования или нечто большее? В законе об этом нет ни слова.
    Это политики и журналисты могут позволить себе публично заявлять о подмене волеизъявления, о массовых фальсификациях, о нарушении принципа равенства и об административном беспределе. Об этом может говорить и знать вся страна. Но у судьи задача гораздо более сложная — в случае принятия решения об отмене результатов выборов он должен будет обоснованно доказать, что выявленная воля не соответствует воле действительной. Как это сделать? Закон опять-таки ничего на эту тему не говорит. Сколько нужно сфальсифицированных голосов, чтобы результат выявления воли был подвергнут сомнению — десять, сто, тысяча, миллион? Влияет ли искусственное увеличение явки избирателей на действительность воли, и если влияет, то как это надо учитывать? Конечно, если речь идет о небольшом избирательном участке, на котором под сомнение поставлено более половины голосов избирателей, то решение еще можно принять. А вот как быть с выборами федеральными?
    Еще сложнее обстоит дело, когда заявитель обжалует порядок формирования народной воли в ходе предвыборной агитации. Например, жалуется на неравенство доступа кандидатов к СМИ. Тут, как говорится, совсем уже темный лес. Закон лишь устанавливает принцип равенства как важнейшее условие свободных и справедливых выборов. И все. А дальше, мучайтесь, Ваша Честь, сами. Сами на основе неюридических знаний и здравого смысла определяйте критерии равенства и неравенства, сами устанавливайте перечень факторов, влияющих на формирование воли «и прочая, и прочая, и прочая…». Но ведь при принятии решения судья не может сослаться на учебник по конституционному праву или на монографию по политологии. То есть он попадает в ситуацию «пойди туда, не знаю куда», подчиняясь при этом закону, в котором ничего не сказано по существу. И даже если судья отменит выборы по подобным основаниям, то нет никаких гарантий, что кассационная инстанция не применит при принятии своего решения иные доводы или моральные представления.
    У судьи, рассматривающего публично-правовой спор, есть еще одна очень серьезная правовая «засада». Это система доказательств. Дело в том, что для публично-правовых споров в России до сих пор еще не создана специальная процедура рассмотрения. Она есть только у Конституционного Суда. Все же остальные споры рассматриваются судами общей юрисдикции в порядке гражданского судопроизводства. И для гражданских дел в ГПК вся эта система очень хорошо прописана. Например, для того, чтобы лицо было признано акционером, необходима запись в реестре, которая и является доказательством специального имущественного статуса данного лица. Или заключение судебно-психиатрической экспертизы является единственным доказательством для признания лица недееспособным. Или для ряда сделок предусмотрена специальная нотариальная форма, соблюдение которой является доказательством совершения таких сделок. Тут судье все понятно. А вот что делать с копией протокола избирательной комиссии, полученной наблюдателем, или с мониторингом электронных СМИ, или с уставом политической партии, представленными в качестве доказательств в публично-правовых спорах? Если реестр акционеров регистрируется государством, нотариус удостоверяет сделку от имени государства, судебно-психиатрическую экспертизу проводят специально уполномоченные на то медицинские учреждения, то копию протокола выдает какая-то участковая комиссия, которая государственным органом не является. Все мы помним, как в первые годы после того, как было введено правило о выдаче копий протоколов, а у комиссий еще не было своих печатей, что они на этих копиях ставили! У меня, например, долго хранилась копия со штампом «врач-гинеколог» вместо печати.
    Это для нас для всех понятно, что та самая копия протокола, оформленная надлежащим образом, является самым что ни на есть существенным и безусловным доказательством фальсификации, если вдруг данные окончательного протокола расходятся с данными этой копии. Но это опять-таки с позиции здравого смысла. А в законе такого вывода не содержится. И что делать судье, который подчиняется только закону?
    С мониторингом еще хуже. Вся страна в течение трех месяцев перед выборами наблюдала откровенный перекос в информировании граждан о деятельности одной единственной политической партии и ее лидеров и в агитации за нее же по сравнению с другими партиями. Казалось бы, это общеизвестный факт, который в соответствии с ГПК (ст. 61) в доказывании не нуждается вообще. Но это правило существует только для имущественных споров. А для публично-правовых — будьте добры, доказывайте с помощью мониторинга. Только закон вновь ничего о таком мониторинге не говорит, а посему все ваши усилия могут оказаться бессмысленными, поскольку суд сочтет, что ваш мониторинг не вполне корректен и не «тянет» на допустимое доказательство.
    Таких примеров можно привести множество. А вывод один. Возможность отмены результатов выборов по суду за нарушения избирательного законодательства является главной гарантией взятого на себя государством обязательства честно и справедливо формировать государственные органы путем прямого волеизъявления населения. Такая мера конституционно-правовой ответственности нормальна, закономерна и необходима, потому что обязанность без гарантии не значит ровным счетом ничего. И если отечественный судья когда-нибудь стряхнет с себя замшелые представления о суде как о винтике Системы, если задумается, наконец, о своей действительной ответственности перед государством и обществом, если поймет, что именно его «ничего не вижу» и «ничего не слышу» порождают тяжелейшие общественно-опасные последствия… Если это все же когда-нибудь произойдет, то тогда судья, рассматривающий заявление об отмене результатов выборов должен оказаться в ситуации законодательной определенности, которая позволит ему принять решение на основе закона.
    Для этого нужно, как минимум, определить, при каких условиях воля избирателей является недействительной, кто и на основе каких доказательств вправе принять такое решение. И, в конце концов, пора создать нормальную процедуру для разрешения публично-правовых споров. Ничего страшного в этом нет. Создали же арбитражно-процессуальный кодекс, в котором учли особенности имущественных споров между юридическими лицами. В противном случае все конституционные достижения в области политических прав и свобод граждан останутся только на бумаге.
    Но, боюсь, что это практически непосильная задача для сегодняшних российских думцев, которые за прошедшие шесть лет не только разучились делать что-либо сами без указания «сверху», но и полностью перестали выполнять изначальную парламентскую функцию – вести серьезный общественно-политический разговор о проблемах страны, объявив свою палату местом, свободным от дискуссий.     |я|