Михаил Ходорковский в суде всегда логичен и убедителен. В отличие от своих обвинителей.
Я уверен, что седьмой зал Хамовнического районного суда, где после недельной паузы возобновился процесс по новому уголовному делу Ходорковского и Лебедева, был выбран неслучайно. Мне даже показалось, что сначала выбирали помещение, а потом уже думали, в чем их обвинять. Любой театральный художник скажет, насколько важны декорации для постановки хорошей пьесы. А тут — целый суд, к которому прикованы взгляды всей мировой общественности.
Зал по соседству, например, явно проигрывает седьмому — приличный суд в таком не проведешь.
Во-первых, он меньше. Зрителей там могло бы разместиться не более тридцати человек вместо полусотни, как в седьмом. Полсотни, конечно, тоже немного, мест всегда не хватает, а бдительные судебные приставы слушать стоя почему-то не разрешают. Но все же злые языки не упрекнут, что на открытый процесс нельзя прийти. А что, в самом деле, в Государственном Кремлевском дворце, что ли, суд устраивать? Это во всех отношениях неудобно.
Во-вторых, вместо цивилизованного металлического киоска с пуленепробиваемыми стеклами, как в седьмом, в соседнем зале стоит обычная клетка для заключенных. И эта клетка, безусловно, выглядит совсем нефотогенично с точки зрения прав человека. Таким образом, была учтена прежняя ошибка, когда весь мир облетели фотографии Ходорковского и Лебедева сквозь металлические прутья, живо напомнившие о ГУЛАГе и прочих прелестях отечественной правоохранительной машины, которых сегодня уже не должно быть видно. Сейчас обвиняемые сидят в помещении, которое можно было бы назвать даже комфортным. Правда, они со мной вряд ли согласятся.
В-третьих, он неуютный. Вот в седьмом — дело другое. Сравнительно недавно поклеены обои. В углу прямо возле входа в комнату судьи стоит ящик с большущим фикусом, как бы символизирующим победу жизни, полно цветов и на подоконниках. Чувствуется, что все эти горшки появились здесь не для западных корреспондентов. Кто-то явно за ними ухаживает в свободное от приговоров время.
В общем, те, кто выбирал помещение для суда над Михаилом Ходорковским и Платоном Лебедевым, не промахнулись.
За последние полгода, пока прокуроры в полной тишине зачитывали обвинение, зал этот присутствующие рассмотрели во всех деталях. Времени было много — обвинители явно не спешили. Поначалу, помнится, публика еще вздрагивала, когда чтец брал особо высокую ноту в тех местах, которые казались ему важными. Но постепенно даже слабонервные к этим вскрикам попривыкли и пугаться перестали.
Сейчас, с началом новой фазы процесса — а именно, допросов свидетелей обвинения, — народ чуть взбодрился и стал опять проявлять интерес к происходящему. Ох, лучше б он по-прежнему рассматривал обои и фикусы…
Потому как для успеха начатого дела хорошего помещения недостаточно. Суд — это ведь не театр. Хотя декорации и важны. Но гораздо важнее — действующие лица и исполнители. А вот с действующими лицами и исполнителями вышла осечка. Все же это не цветочный горшок в тон обоям подобрать.
Помнится, уже заходил разговор об исполнителе роли свидетеля обвинения Андрее Крайнове (здесь). Ни черта толком не сказал. Хотя должен был, поскольку срок ему дали условный — исключительно за сотрудничество со следствием. Мог бы постараться, между прочим.
А потом появился новый исполнитель — Евгений Рыбин. Тоже играл свидетеля обвинения. По мысли тех, кто его пригласил на эту важную роль, Рыбин должен был произнести нечто такое, что даже всемирный фан-клуб Ходорковского и Лебедева прозрел бы и другими глазами взглянул бы на своих кумиров.
И действительно, Евгений Рыбин — очень авторитетный человек. По театральным меркам запросто тянет на народного артиста и способен делать аншлаги.
Он нефтяник с двадцатилетним стажем. И этим выгодно отличается от прокурорских, которые нефть видели только в черно-белых советских киножурналах о пуске новых буровых. Такой добычу с транспортировкой не перепутает.
А еще он явно испытывает искреннюю личную неприязнь к подсудимым. Опять же в отличие от обвинителей, которые свою нелюбовь к Ходорковскому с Лебедевым поддерживают искусственно — по долгу службы.
Словом, на Евгения Рыбина возлагались большие надежды.
Стоит признать: когда прокуроры вывели под уздцы эту тяжелую конницу и поставили напротив аквариума, дрогнуло не одно сочувствующее сердце. Сейчас вскроется страшная правда. Сейчас весь мир наконец узнает, что натворили подсудимые и как он, мир, был неправ, когда встал на защиту людей, совершивших кражу 350 миллионов тонн нефти — самую крупную в истории человечества.
Надо сказать, начал свой монолог Евгений Рыбин бодро. Он рассказал о том, что где-то до середины 90-х жизнь его складывалась очень удачно — ему повезло заключить договоры с «Томскнефтью» о совместной разработке крупных месторождений. Это делало его вполне обеспеченным человеком, твердо стоящим на ногах. Ностальгические интонации, которые были слышны в этих воспоминаниях, не оставляли сомнений: лучшие годы своей жизни Евгений Рыбин уже прожил.
Потому что в 1998 году на горизонте появился более удачливый бизнесмен — Михаил Ходорковский, который купил «Томскнефть». И сделал все, чтобы жизнь Евгения Рыбина пошла под откос. Ну, то есть захотел сам разрабатывать месторождения, на которых в поте лица трудился Евгений Рыбин. А поскольку сил и денег у Ходорковского было больше, чем у Рыбина, то затея удалась — ЮКОС выдавил конкурента.
Мне самому один мерзавец должен сто долларов вот уже пятнадцать лет — с тех пор как лопнул МММ. Вообще, когда капитализм показывает свой звериный оскал именно тебе, это всегда неприятно. Оставляет в душе незаживающие раны и заставляет искать справедливость в разных инстанциях. То есть как инвестор инвестора я очень хорошо понимаю чувства Евгения Рыбина.
Прокуроры слушали своего свидетеля, как педагоги своего лучшего ученика во время его дебюта в Большом зале Московской консерватории, — с тревогой и одновременно в ожидании предстоящих оваций. Во время репетиций ты еще мог ему что-то подсказать, остановить, заставить прогнать сложный кусок несколько раз. А когда началось выступление и в зале полно публики, ты уже не в силах на него прикрикнуть или, например, стукнуть по пальцам линейкой, даже если он вместо пиано сыграл фортиссимо.
Евгений Рыбин своих педагогов подвел. После хорошего начала, когда напрягшиеся было прокуроры совсем расслабились и даже начали торжествующе поглядывать на подсудимых, свидетель взял фальшивую ноту:
— Нефть невозможно украсть, к тому же всю или большую часть, — вдруг сказал прилежный ученик, тоже успевший побороть волнение. Он уже не видел сигналов встрепенувшихся прокуроров, которые вдруг осознали, что вся прекрасная увертюра о злом Ходорковском только что пошла псу под хвост. Поскольку свидетель обвинения на их глазах стал превращаться в свидетеля защиты. Но тот, как это частенько бывает с неопытными дебютантами, почувствовавшими на себе внимание публики и решившим, что причина тому — его блестящая игра, твердо закончил мысль: — Ее движение жестко регламентировано.
Видно было, как прокуроры переживают за соблюдение законности. Но, я думаю, они все же сами виноваты в случившемся. Скорее всего, этот свидетель все-таки пропускал репетиции и в итоге плохо выучил роль. А они не придали этому значения. Думали, наверное: «А, пустяки!» Вот вам и пустяки. Евгений Рыбин ляпнул такую фигню, что хоть вешайся. И в этом упущении просматривается недоработка, извиняюсь, Генеральной прокуратуры.
Пока прокуроры читали обвинение, они еще как-то смотрелись. Они листали страницы, перекладывали тома и говорили уверенными баритонами. Но как только пришла пора схватиться врукопашную с адвокатами, тут и проявилась их настоящая квалификация. Очень, товарищи, низкая у вас квалификация.
Трудно сказать, почему так получилось. Ну, то есть понятно, что задача перед человеком, отвечающим в Генеральной прокуратуре за кастинг, стояла не из легких. Ходорковский — эдакий интеллектуал, красавец, за словом в карман не лезет. Чтобы такому достойно противостоять, нужны и люди соответствующие, с харизмой.
Я не знаю, знакомо ли прокурорам, согласившимся участвовать в этом деле, слово «харизма», но должен их на всякий случай предупредить: оно не ругательное. У Владимира Путина, например, есть харизма. И я знаю, что он на меня за это утверждение не обидится. К тому же иметь харизму с некоторых пор стало даже модно.
Так что харизма — это совсем не то, о чем можно было бы подумать. Это нечто неодушевленное. Как бы это попонятнее объяснить… Ну, к примеру, если представить, что на пустой стене, прямо над головой судьи, висит портрет уже упоминавшегося Владимира Путина и смотрит на прокуроров строгим взором… Надеюсь, теперь понятно, что такое харизма. Это когда портрета нет, а взгляд чувствуется.
Таких ребят в Генеральной прокуратуре не нашлось. А может, нашлось, но те под каким-то благовидным предлогом отказались. Ушли, как говорится, в несознанку. И их, конечно, можно понять. Между прочим, специально для неосведомленных, харизму в деле Ходорковского можно основательно подпортить. Тем, у кого она есть. А если ее нет, то, разумеется, терять особо нечего.
Вот этим-то последним и поручили, по-видимому, нелегкую роль государственных обвинителей. Чтобы они воссоздали простую и ясную для каждого картину ужасного уголовного преступления. И пригласили бы убедительных свидетелей, с их помощью выстроили бы логическую цепочку доказательств, которую не смогут разрушить ни хитрые адвокаты, ни сами обвиняемые.
Наверное, им пообещали награды. Ну, как в футболе, например. Если команда в полуфинал войдет — по сто тыщ, допустим, каждому. Если в финал — по триста. А за первое место — миллион. Чем же команда обвинителей хуже футболистов? Можно ведь и здесь при желании сдельно поработать. За пять лет тюрьмы Ходорковскому с Лебедевым — по пятьдесят тысяч. За десять — по стольничку. За двадцать — орден «За заслуги перед Отечеством».
Повышение в звании — само собой, это даже не обсуждается. Это просто даже если и результата нет — за участие.
Конечно, есть за что терять харизму. Тем, напоминаю, у кого она есть. А тем, у кого нет, — вообще сплошные приобретения и радости от адекватно оплаченных трудозатрат.
И вот, когда все договоренности были достигнуты, подобран симпатичный зал суда, стали, наверное, размышлять о самой пьесе. Ну, в смысле, об обвинении.
И были, конечно, консультации. Мол, в чем надо обвинить-то? Вы скажите — мы оформим. Ну, намекните хоть.
И, я так думаю, произошел примерно такой диалог:
— Вы что, придумать ничего не можете?
— Думаем.
— Да что тут думать-то? ЮКОС сам по себе преступная организация. Банда, одним словом! И создан был для преступных целей. То же мне, генеральный прокурор называется — не видит очевидного.
— Теперь вижу. И как это раньше мне в глаза не бросилось? Все, теперь дело пойдет.
Это была, конечно, грубейшая ошибка. Потому что простые люди, как известно, все понимают буквально.
И вот уже вниз пошла указивка: «Судить Ходорковского и Лебедева за создание преступной группы ЮКОС».
Ну, прокуроры — люди подневольные, сказано: «преступная группа», значит, так оно и есть. Начальству виднее.
И почему-то кажется, что про 350 миллионов тонн украденной нефти тоже не эти придумали, которые в зале бубнят по бумажке. Эти, мне кажется, все же птицы не высокого полета. Может быть, на пять миллионов тонн у них бы смелости еще хватило. Или в крайнем случае на десять. И то они б потом долго в себя приходили от собственного размаха. Но чтоб 350… Нет, эти бы не смогли.
И история с Евгением Рыбиным — тому лишнее подтверждение.