Фемида

Георгий Хруслов, член Квалификационной коллегии судей Москвы, ч. 1

• В высоком качестве (29,46 Мб)
• В низком качестве (13,91 Мб)

Александр Газов: В российской судейской системе очень много проблем. И об этом часто говорят правозащитники, об этом пишут журналисты. Но есть одна проблема, которая постоянно поднимается, но остается без ответа. Может быть, вы сейчас проясните эту ситуацию. Считается, что судейский корпус — это некая закрытая каста, которая никому, ничем и никак неподконтрольна. Но мы не можем не предположить, что некая система контроля все-таки существует. Расскажите о ней — какова она?

Георгий Хруслов: Чем занимается Квалификационная коллегия — вкратце. Это рекомендации кандидатам на должность судьи, рассмотрение представлений в отношении судей к дисциплинарной ответственности. Квалификационная коллегия может вынести наказания двух видов: либо предупреждение судье, либо лишение полномочий. В наши полномочия также входит присвоение классных чинов — то есть знаков отличия судьям.

Действительно, может возникнуть ощущение, что судьи — некие избранные люди. Но те, из кого формируется судейский корпус, это люди, которые находятся рядом с нами. Чтобы попытаться стать судьей либо получить рекомендации для назначения на должность судьи, нужны некие формальные признаки: возраст, юридическое образование, стаж работы по юридической специальности, отсутствие судимости, чтобы человек не состоял на учете в психдиспансере.

Формально под эти признаки подходит очень большое число людей. И возникает вопрос: кто-то хочет стать судьей, а кто-то не хочет стать судьей. И поэтому когда человек принимает для себя решение стать судьей и оценив по формальным признакам то, что он подходит, он обращается в нашу Квалификационную коллегию с заявлением, с просьбой дать ему рекомендации для назначения на должность судьи. После этого проходит ряд проверочных мероприятий. То есть человек получает справки, что он не состоит на учете в психдиспансере, что он не алкоголик, что у него нет судимостей, что у него действительно есть стаж, есть диплом о юридическом образовании, трудовая книжка, где изложен его стаж трудовой. И после этого ему дается направление на сдачу квалификационных экзаменов.

После сдачи квалификационных экзаменов и проведения проверочных мероприятий со всеми этими документами человек приходит к нам в Коллегию, и Коллегия коллегиально выносит решение, извините за тавтологию, о либо даче рекомендаций для дальнейшей деятельности, либо для отказа в рекомендации для назначения человека на должность судьи.

В компетенции Квалификационной коллегии — рекомендации для назначения на должность мировых судей города Москвы, судей районных судов города Москвы, а так же судей военных судов.

По своему составу Квалификационная коллегия формируется как из представителей судейского корпуса, так и представителей общественности, к которым я и отношу себя. То есть, семь членов квалификационной коллегии из 21-го являются представителями общественности, представителями общественных организаций, кандидатуры которых рекомендуются для назначения и утверждаются постановлением Московской городской думы в качестве членов Квалификационной коллегии судей. Кроме того, в состав коллегии входят пять судей Арбитражного суда, судьи районных судов, представитель военных судов, представитель мировых судей и представители вышестоящего Московского городского суда. А также представитель президента в Квалификационной коллегии.

И компетенция рассмотрения Квалификационной коллегии — дела в отношении московских судей. Судьи вышестоящих судов уже относятся к компетенции другой коллегии…

АГ: Это понятно. Но нас интересует мера вашей компетенции: насколько вы можете влиять на судью? Допустим, имеется некий факт нарушения, правонарушение судьи. Судей необходимо оградить от уголовной ответственности, от давления правоохранительных органов. Но мы знаем, что есть и обратная сторона — они становятся абсолютно никем не контролируемые. Мера вашей компетенции?

ГХ: На самом деле, это большая проблема. Не секрет — и президент говорил об этом, и премьер, — что когда человек получает какую-то преференцию, какую-то палку, то он начинает ей активно размахивать. Как только получает удостоверение, он начинает кричать, что он неприкасаемый и его трогать вообще нельзя.

АГ: И судей это касается?

ГХ: В том числе и судей. Тут, конечно, главное — внутренняя культура. А то, что человеку дается в качестве неких не привилегий, а неотъемлемых функций, которые непосредственно связаны с его профессиональной деятельностью, не должно становится самоцелью. То есть человек не должен пытаться стать судьей для того, чтобы получить неприкосновенность.

И вот Квалификационная коллегия, в частности, и решает эти вопросы. Потому что действительно судьи прекрасно знают, что назначаются они на свою должность президентом Российской Федерации. Каждый проходит через Указ. Правда, мировые судьи назначаются Московской городской думой. А вот лишаются своих полномочий они по решению Квалификационной коллегии. И Квалификационная коллегия решает, при наличии достаточных оснований, какую меру дисциплинарной ответственности тому или иному судье, который при осуществлении своей профессиональной деятельности нарушил закон, назначить.

Поэтому Квалификационная коллегия применяет два вида дисциплинарного наказания: либо это предупреждение в отношении судьи, либо лишение судейских полномочий. И это решение Квалификационной коллегии может быть обжаловано только в судебном порядке. То есть, если судья не согласен с вынесенным Квалификационной коллегией решением о лишении его судейских полномочий, он обжалует это решение уже в суде.

Сейчас перенесли обжалование уже в Верховный суд. В Верховном суде уже создается судебное присутствие, где три профессиональных судьи будут оценивать решение Квалификационной коллегии в отношении того или иного судьи. И будут принимать решение либо о лишении полномочий судьи (в соответствии с законом), либо о том, что оно было принято неправомерно. И тогда это решение отменяется. Но пока существует такой порядок.

Георгий Хруслов, член Квалификационной коллегии судей Москвы, ч. 2

• В высоком качестве (32,36 Мб)
• В низком качестве (15,30 Мб)

АГ: Это порядок идеальный. Меня интересует, как обстоит дело на практике? Часто ли вы выносите предупреждения? Часто ли отправляете судей в отставку? И часто ли вам поступают вообще жалобы на судей?

ГХ: В Квалификационную коллегию поступает очень много жалоб как на судей арбитражных, так и районных судов, и на мировых судей. Но в подавляющем большинстве случаев эти жалобы касаются несогласия с вынесенным судебным решением. И Квалификационная коллегия не может рассматривать эти жалобы по существу. Потому что в компетенцию Квалификационной коллегии не входит решение конкретного дела. То есть когда человек жалуется и говорит: «Я не согласен с вынесенным решением, потому что я считаю, что судья применил неправильно нормы процессуального и материального права», — мы не лезем туда. Мы не имеем права. Мы не имеем такой возможности.

Но существуют случаи, когда для того, чтобы получить это решение, человек бьется год—два. Бывают объективные случаи, когда такой срок проведения судебного рассмотрения дела связан с направлением неких материалов на экспертизу — например, с привлечением свидетелей, специалистов. Это все объективно, нормально. Но когда длительность рассмотрения срока не связана с экспертизой или приглашением специалистов, налицо либо случаи волокиты, либо еще чего-то, что может являться предметом рассмотрения Квалификационной коллегии. Тогда мы вмешиваемся.

Когда жалоба касается существа дела, мы не имеем права вмешиваться.

А с чем еще нам приходится сталкиваться, и это действительно проблема, — люди, слава Богу, идут сейчас в суд все больше и больше, то есть они предпочитают все-таки решать споры в суде, но они зачастую считают, что если человек имеет возможность купить и прочитать кодекс, он считает себя специалистом в юриспруденции. И поэтому когда то, что он прочитал, на практике не совпадает с тем, как это толкуется и применяется, то для него это некий психологический удар. Человек считает: «Я прочитал кодекс, я вижу санкцию, которая может применяться ко мне либо к кому-то. Это не применяется судьей или судья это не принимает во внимание». И для него это основание для написания жалобы. Он говорит: «Как же так? Судья неправильно судит».

В данном случае мы отвечаем, что действительно, когда человек идет в суд, он должен быть готов к тому, что когда он представляет свои интересы самостоятельно, а с противоположной стороны выступает профессиональный юрист, очень трудно бывает человеку доказать правоту. Потому что то, что люди считают справедливым по жизни, не всегда является справедливым или законным по толкованию закона. И поэтому законность и справедливость — не всегда синонимы.

АГ: Раз мы коснулись законности, я хотел бы спросить... Допустим, поступает жалоба: человек не согласен с решением судьи. Вы это рассматривать не можете. Вы по вынесенным решениям не делаете выводы. Но в то же время, если человек в этой жалобе упоминает некий факт коррупции, это уже ваша компетенция?

ГХ: Вы знаете, на самом деле, я таких жалоб очень много и читал, и совершал определенные действия. Но когда человек пишет: «Я считаю, что судья вынес решение из-за того, что я слышал в коридоре, что ему дали денег», — это даже не факт.

АГ: Это же повод пристально присмотреться к этому судье. Это не просто так. Это считается достаточно распространенным.

ГХ: Зайдите в интернет, забейте фамилию любого судьи, и вы увидите, что там выскочит в ответ. И, как правило, почти все будут обвиняться в пристрастности, в материальной заинтересованности, в необъективности. Это свойство человеческой природы. Когда выносится решение, сторона, а то и обе, будут недовольны этим решением. Он не будет говорить в своей жалобе: «Судья вынес такое решение, потому что я не представил достаточно доказательств». В жалобах иногда указывают: «На той стороне был профессиональный юрист, а у меня такого нет. Вот я пришел в суд самостоятельно, а там пришел юрист. И вот как судья так принял решение? Давайте наказывать судью».

Это же не основание наказывать судью. Это вопросы к человеку. У нас судьи часто выступают: «Почему у нас такой вал дел?». Потому что у нас судьи в судах вынуждены выступать в качестве юридической консультации. И когда приходит пожилой человек, женщина, мужчина, и им очень трудно бывает, во-первых, донести то, что они хотят, а во-вторых, судья просит уточнить свои требования. Очень трудно бывает вообще навести на определенную мысль, что надо сделать. И судья вместо того, чтобы…

Мы всегда смотрим на заграницу и говорим, как там хорошо. Но там судья не несет функции объяснения норм закона. Он знает, что с двух сторон сидят профессиональные юристы. Им не нужно объяснять нормы закона, не надо правоприменительную практику где-то пояснять. Плюс то, что в некоторых странах прецедентное право. Там судья немножко другие функции несет.

А у нас получается, что судья сначала должен объяснить сторонам, как они должны себя вести, что им нужно делать. А людям пожилым, которые приходят в суд — а их подавляющее большинство в наших судах, так сложилось, — им очень трудно объяснить разумно. Потому что, во-первых, в силу своего возраста тяжело воспринимают некие положения. Некоторые в силу своего воспитания, некоторые в силу своего образования. И когда на судью начинают жаловаться… Подавляющее большинство жалоб касается именно сути вынесенных решений.

Хотя, бывает, люди жалуются на волокиту. Это уже предмет рассмотрения Квалификационной коллегии. И члены Квалификационной коллегии не сидят в кабинете — они выезжают в тот же суд, могут встретиться с председателем, могут встретиться с судьей, взять объяснения, почему так случилось. И тут становится понятно: действительно ли это объективные обстоятельства, которые не позволяют в срок рассмотреть дело, либо это какое-то недостаточно правильное отношение судьи к рассмотрению конкретного дела.

Но в подавляющем большинстве нельзя сказать, что есть материальная и коррупционная заинтересованность. Даже если в заявлении написано об этом, это еще не основание для того, чтобы я приехал в качестве представителя Коллегии к судье и сказал, что вот есть подозрение, что вы берете деньги. Потому что состав такого преступления, как дача взятки, очень трудно доказывается, потому что должен быть ряд обстоятельств. Это очень трудно доказать даже в суде.

А здесь несудебный порядок рассмотрения жалоб. Это немножко другое. И зачастую бывает, что когда к нам поступают жалобы, мы либо самостоятельно их рассматриваем, либо отправляем эти материалы на проверку председателю суда. Потому что председатель, в силу своего руководства конкретным судом, может знать то, чего человек в жалобе не написал. И зачастую бывает, когда я читаю жалобу, у меня волосы становятся дыбом. И я думаю, что этого судью надо четвертовать, образно говоря. А потом я приезжаю туда. Мне начинает судья объяснять, и тут выясняется, что все немного не так, как написано в жалобе. А когда я вижу количество жалоб от какого-то конкретного лица… Есть такая — не хочу никого обидеть, — даже не профессия, а категория «профессиональный жалобщик». Люди недовольны всем. И какое бы решение судья ни вынес, он будет недоволен всем. И он будет на каждое действие судьи писать жалобу.

Георгий Хруслов, член Квалификационной коллегии судей Москвы, ч. 3

• В высоком качестве (45,30 Мб)
• В низком качестве (21,43 Мб)

АГ: Вы знаете, это не просто так происходит. И статистика говорит против самих судей. Вот мы говорим о коррупции — это явная заинтересованность судьи. Но есть неявные вещи, которые, сколько ты жалоб ни пиши, доказать невозможно. Например, статистика подтверждает, что у нас судьи не хотят выносить оправдательные решения. Ну, не хотят упорно. Статистика какая-то ужасающая по количеству оправдательных решений. Что людям с этим делать? И с чем это связано?

ГХ: Мне, к сожалению, очень трудно об этом говорить, потому что я не являюсь судьей, представителем судейского корпуса. Я не участвовал в рассмотрении конкретных дел — ни гражданских, ни уголовных. У меня немного другое впечатление складывается: иногда судьи не хотят выносить обвинительные приговоры в отношении тех или иных категорий граждан.

АГ: Статистика говорит об обратном.

ГХ: Получается, что мы видим обвинительный приговор в отношении части людей, которые говорят, что у нас есть некий обвинительный уклон. А я смотрю, например, те преступления, которые мне кажутся дикими. Преступления, совершенные работниками правоохранительных органов, и прочее, и прочее. А эти люди как раз-таки не получают адекватной оценки своих деяний.

И получается действительно диспропорция. То есть некоторые говорят, что у нас обвинительный уклон, а я считаю, что, например, недостаточно наказаний по некоторым видам деяний работников, которые у нас априори выводятся за рамки закона. И их действия квалифицируются по таким составам, что для меня это непонятно.

Когда, например, наше государство вводило институт присяжных, мысль была здравая и хорошая: что присяжные — люди независимые, люди из нашей среды, те, кто окружает нас. Если присяжные решают, что человек виновен, то никакой судья не может перебить это решение и сказать: «Нет, не виновен, я считаю». А получается наоборот.

Вот помните в Петербурге преступления на расовой почве? Есть национальная нетерпимость. И сколько у нас людей ушло из-под ответственности только потому, что присяжные сказали: «Невиновен».

Это все взаимосвязано. Например, те же присяжные: в зале он присяжный, а вышел — просто человек. И у нас идет незащищенность простого человека за залом суда. В зале суда все хорошо. Там есть судебный пристав, там есть судья в мантии, там есть вокруг охрана и прочее. Там человек может себя в относительной безопасности чувствовать. Но он выходит, и никто этого человека не защищает. И поэтому у нас и выносят такие решения.

АГ: Получается, у нас избирательное правосудие. В какой-то степени. Потому что людей простых по статистике обвиняют чаще, обвинительных приговоров больше. А сотрудников правоохранительных органов, получается, чаще отпускают?

ГХ: Я не могу с этим согласиться. Например, мы сейчас коснулись уголовного судопроизводства. А если мы возьмем гражданское судопроизводство либо арбитражный процесс, то я вам скажу, что проигранных процессов тем же Министерством по налогам и сборам даже больше, чем выигранных. Хотя это государственный орган и судьи вроде бы по логике должны стоять на страже государственных интересов. И защищать государственный орган, чтобы собираемость налогов была, чтобы людей государевых... скажем так, не принижать их значение.

Получается наоборот. Потому что органы — например, Министерство по налогам и сборам — не всегда адекватно оценивают свои действия. Зачастую они понимают, что где-то, может, они действуют и неправильно, но они все отдают на решение суда. И они, когда приходят в суд, может быть, даже и не стараются подтвердить свою точку зрения некими документальными фактами или некими иными доказательствами. Они считают, что раз он представитель государства, то суд должен однозначно становиться на его сторону. Но такого же не существует. Иначе бы у нас налоги не то что собирали, а все бы предприятия были бы либо обанкрочены либо в собственности государства. Но такого нет.

Избирательность бывает в отношении конкретного человека, в отношении конкретной организации. Да. Но не в отношении какой-то категории населения. Мы не можем сказать, что у нас пенсионеры, малоимущие однозначно виновны. А богатые и государственные люди — однозначно правы.

АГ: А что значит в отношении конкретного какого-то человека? То есть — есть человек, у которого четко проводится некая линия избирательная по выбору тех или иных судебных решений?

ГХ: Нет. Я с таким не встречался. Но я читал. У вас рядом Хамовнический суд — громкий процесс по Ходорковскому. Идет процесс. Я не знаком с материалами всего дела. Я просто имею возможность общаться с людьми из судейского корпуса, которые изнутри ситуацию знают. У меня складывается совершенно другое впечатление по этому делу.

Например, Ольга Кудешкина — бывшая судья, которая заявила, что на нее оказывалось давление, — говорит, что она пошла в Страсбург. Там Страсбургский суд принял какое-то решение. Она не говорит, откуда это все пошло. И никто вопрос сейчас не задает, что на самом деле.

Я не знаком ни с биографией Ольги Кудешкиной, ни с ее профессиональной деятельностью. Но знаю, что Квалификационная коллегия, хотя я тогда не был ее членом, оценивала все. Она сказала, что на нее оказывалось давление. Но она забывает упомянуть, что в то время она выступала в качестве кандидата в Государственную думу по списку, который финансировал человек, который сейчас у нас находится на скамье подсудимых. И ее выступление работало на ее имидж, на то, чтобы человек избрался в Думу. Когда этого не получилось, она стала борцом за справедливость, за свободу. На самом деле человек работал в системе. Но чтобы раскрутить себя, поднять свой рейтинг, свой авторитет, она сказала то, что, может, знала в силу своей профессии, с чем, может, могла сталкиваться. Я не отрицаю.

АГ: То есть вы не отрицаете, что такие вертикали у нас существуют?

ГХ: Я не отрицаю, что такое могло быть. Но я не Ольга Кудешкина. Я не могу вам сказать: «Да, на меня давили». Это все с ее слов.

АГ: Хорошо. Смотрите, Ольга Кудешкина стала достаточно популярна в прессе, среди правозащитников. А все потому, что люди понимают, что за ее словами действительно есть некая правда. И она существует не просто так. Мы можем в чем-то усомниться, во что-то не верить, но ведь есть некое представление о вертикали.

ГХ: Я не говорю сейчас о вертикали. Я говорю, что представления зачастую подтверждаются. Но было бы странно, чтобы это не подтвердилось. Ведь судьи же не из космоса к нам прилетели. Они граждане. Мы живем рядом. Трудно сказать, что все судьи — люди в «белых одеждах», кристально чистые, которые ни разу в жизни не соврали. Такого не может быть. Это примерно то же, когда говоришь, что милиционеры — те, которые рядом с нами, которые наделены определенными полномочиями, — тоже люди. Среди них есть подлецы, среди них есть порядочные люди. Но то же самое касается и судейского корпуса.

С недобросовестными судьями тоже борются. И эта борьба может быть не видна гражданам, но она ведется. И есть судьи, привлеченные к дисциплинарной ответственности, и судьи, лишенные полномочий по тем или иным причинам. И каждый раз руководство Мосгорсуда… Лично Ольга Александровна Егорова постоянно обращает на всех совещаниях внимание на эту проблему. «Забудьте, у вас над головой нет нимба, — говорит она судьям. — Вы такие же люди. Вы просто поставлены для того, чтобы решать проблемы людей. И не говорите, что я здесь хозяин, и будет, как я решу. Вы решаете не как вы хотите, а по закону, оценивая все в комплексе. Все доказательства, которые представлены по этому делу, все, что вы считаете нужным, оценивайте по закону, а не так, как вам захочется».

И самые большие нарекания бывают в том случае, когда судья действительно затягивает рассмотрение дела, если человек немотивированно долго ходит по кабинетам, либо ответ не дается вовремя, либо человек пишет жалобу, а жалоба не рассматривается. Потому что, к сожалению, возникает проблема, которая неразрывно связана с этим, — формирование судейского корпуса.

Судьи работают в Москве с огромной нагрузкой. Просто люди этого не видят. Они видят наши суды по материалам телепередач «Суд идет». На всех каналах практически это показывают. Но там показано идеальное правосудие. Такого идеального очень трудно добиться. Оно практически в реальной жизни не существует. Судьи сейчас только пересаживаются в просторные кабинеты с минимальным перечнем удобств. Когда судья вынужден свои выходные тратить на то, чтобы где-то отписывать дело, потому что бывают многотомные дела. Очень и очень трудно это делается. Когда громадная текучка технического персонала у судей. У меня дочь работает специалистом в Арбитражном суде. Она получает семь тысяч рублей. Это очень мало. Кто на такие деньги из молодежи сейчас пойдет работать? Но люди идут и работают. Хотя штаты не сформированы полностью.

Там, например, очень трудно работать технически. Это тоже серьезная проблема. Потому что на обслуживание одного судьи несколько человек работают: специалист, помощник, секретарь. И этот состав судейского окружения меняется в силу разных причин, в силу, может быть, очень трудных условий труда, низкой заработной платы. Очень трудно выстроить работу грамотно, чтобы каждый работал на своем месте и чтобы все делали общее дело — осуществление правосудия. Потому что судья тоже не может быть нянькой и писать решения, осуществлять отправку корреспонденции, принимать жалобы, вести прием граждан и еще ходить на процесс и рассматривать конкретные дела.

Георгий Хруслов, член Квалификационной коллегии судей Москвы, ч. 4

• В высоком качестве (42,81 Мб)
• В низком качестве (20,25 Мб)

АГ: Но и людей наших, которые очень часто недовольны судебной системой, можно понять. И есть у нас такие громкие истории, которые взорвали общество, — Сергей Магницкий, Вера Трифонова. Люди лишились жизни, попав в систему, как вы говорите, правосудия. То есть правосудие, по сути, убило людей. Что с этим делать? Почему это происходит?

ГХ: Ну, начнем с того, что не правосудие убило людей. Во-первых, если человек умер в СИЗО, то он не в суде умер буквально.

АГ: Если буквально. Но в том числе судья имеет к этому отношение.

ГХ: Судья самостоятельно не выносит решения о содержании человека под стражей, о продлении меры пресечения в виде содержания под стражей или не продления. Это судья решает при наличии определенных заявлений со стороны органов следствия, выслушав, например, мнение адвоката, представителя этого человека. И тогда судья решает, применить эту меру пресечения к данному конкретному человеку либо не применять.

АГ: Смотрите, какая интересная история. Сейчас сотрудники прокуратуры, которые работали в деле Трифоновой, говорят, что они не хотели продлевать арест Веры Трифоновой. Якобы судья это сделал.

ГХ: Опять же, я не знаю. Я не знаком конкретно с этим делом. По-моему, здесь где-то лукавство идет со стороны сотрудников прокуратуры. Потому что если у судьи нет заявления или некоего документа со стороны следствия, судья самостоятельно по своей воле этого не делает. Если не поступил документ, судья по истечении установленного законом срока для содержания человека под стражей выносит определение, что человек свободен.

АГ: По закону сейчас судьям дана свобода решать: продлевать арест или не продлевать. Мы все знаем, что вступили в силу, еще в начале апреля, поправки президентские, призванные гуманизировать судебную систему в Российской Федерации, и освободить предпринимателей, бизнес от преследований органов. Как было сказано: «Прекратите кошмарить бизнес». И доводы, которые высказывал президент, всем были понятны и всеми поддержаны. Но после того как 108-я статья со всеми поправками вступила в силу, мы что-то не увидели, как активно судьи стали исполнять эту поправку. Вам не кажется, что есть некое замалчивание этого закона? Неисполнение откровенное?

ГХ: Мне трудно судить. Но я считаю, что каждый конкретный случай надо рассматривать в отдельности. То есть если мы говорим, что к людям, привлекаемым по экономическим преступлениям, нет необходимости применять такую меру пресечения, как содержание под стражей, но ведь мы не знаем существа конкретных дел. То есть когда идут экономические преступления, человек не привлекается по одному пункту. А там их несколько, как правило. Очень трудно бывает для судьи оценить. Идет чисто экономическое преступление, и с ним рядом уголовное. И как судье в этой ситуации быть — выпускать? Тогда возникает вопрос: а человек, может быть, убил человека, к примеру.

У меня нет фактуры и нет конкретных дел, по каким применять, по каким не применять. Но я уверен, что судьи все-таки ориентируются на закон. И раз уж такая поправка существует и действует, я думаю, что судьи будут как можно активнее ее применять. Очень трудно спрашивать с судей, требовать его исполнения, когда закон только успели принять. Существует наработанная определенная практика рассмотрения тех или иных конкретных дел. Поэтому судьям, может быть, тяжело перестроиться. Приходит представитель органов следствия и говорит, что вы сейчас отпустите человека, он скроется, и мы его потом не найдем.

У нас же действительно были такие случаи, когда привлекают человека к ответственности по экономическому преступлению. Сразу возникает ряд адвокатов с громкими именами, которые фактически не дают идти процессу. То есть судья хочет рассмотреть конкретное дело, и очень быстро рассмотреть. Чтобы человек лишнего в СИЗО не сидел. Начинают меняться адвокаты, один за другим, и каждый требует время для ознакомления с делом. Проходят месяцы содержания человека под стражей. Подается ходатайство об изменении меры пресечения. А следствие говорит: «А мы даже в суде дело рассматривать не начали. У нас такой материал фактический на этого человека, что если вы, господин судья, увидите, у вас волосы встанут дыбом и вы поймете, что этого человек никак отпустить нельзя». И как судье здесь поступить?

АГ: Нас больше пугает необязательность исполнения закона. Понятно, что судье бывает сложно принять такое решение. Может быть, он не перестроился. Но тут речь-то идет о судьбе человека. Как должно быть? Есть закон, и он должен исполняться. Это, на ваш взгляд, правильно?

ГХ: Это абсолютно правильно. Есть закон, и он должен исполняться. Но, к сожалению, во всех сферах нашей жизни не идеально… Мы говорим, что у Веры Трифоновой были медицинские показания. Но ни для кого не секрет, как иногда эти медицинские показания получаются. У нас масса липовых справок. Судья не специалист в медицинских вопросах. Приходит, например, адвокат и говорит: «У меня перечень заболеваний: если вы его не выпустим сегодня, то он завтра умрет». Если я поставлю себя на место судьи, то буду думать очень долго. Потому что, с одной стороны, брать на себя ответственность за чужую жизнь судья не может — это серьезный груз, и потом, не дай Бог, что с этим человеком что-то случится. А может быть и совершенно иная ситуация. Когда судья знакомится с делом и говорит: «Давайте, конечно, выпускать». Выпускает. Человек выходит, садится в самолет либо в поезд и скрывается. Человека нет.

АГ: Что касается Веры Трифоновой, то там одного взгляда достаточно было, чтобы все понять.

ГХ: Согласен.

АГ: Сейчас уже появилась идея некий список болезней составить, по которым нельзя меру пресечения применять. Очередная инициатива.

ГХ: На самом деле составление списка — болезнь нашего общества. Потому что существуют разные списки. Я по роду своей деятельности с ними встречался. У нас существовал список болезней, при которых лицо имело право на получение дополнительной жилплощади или жилья вне очереди. И эти списки имеют закрытый характер. Но жить по спискам — тоже не очень правильно. Хотя, если это будет внесено в качестве закона, то будет некий перечень.

У нас существует перечень того, что можно иметь, например, в камере осужденным. Есть перечни в кодексе. Он закрытый. Толкования нет. Все нормально, все довольны. И если действительно будет список наименований видов правонарушений или преступлений, по которым нельзя применять такую меру, как взятие под стражу, — ради Бога. Тогда будет проще работать, конечно, и судьям.

Мы очень любим кивать на заграницу и показывать, что у них вот так, а у нас вот так вот. У них гораздо лучше. Но они к своей юриспруденции шли немножко подольше, чем мы. И у них принципы существования общества немножко другие. И принципы права немножко другие. Прецедентное право. Плохо это или хорошо? По-разному. Всегда зависит от того, на чьей мы стороне. Выгодно нам это или невыгодно. Но это всегда так. Это природа человека.

Но это для судьи проще. То есть если когда-то и где-то это было, он выносит решение, он даже в существо не лезет. Он посмотрел — формальные признаки совпадают. Все. Выносит такое решение. И это где-то, может, правильно, а может, где-то неправильно. И это наше дело, соглашаться или не соглашаться.

Сейчас, например, в Высшем арбитражном суде существует некая правоприменительная практика в отношении конкретных дел. То есть, дабы облегчить работу судьи, по неким знаковым делам часто принимается некий алгоритм их решения. И при наличии некоторых, что называется, родовых признаков дело решается вот так вот и никоим образом по-другому. Россия — страна большая. И в разных регионах суды по одному и тому же делу могут принимать совершенно противоположные решения. И, в принципе, они будут обжаловаться. Но тем не менее решения такие. И это до сих пор существует.

И будет существовать. Потому что у нас законодательство построено таким образом, что оно позволяет профессиональному юристу найти прорехи в том же законодательстве, и представить одно и то же дело он может в интересах как одной стороны, так и другой. И как бы судья ни решил… Потому что судья решает на основании закона. И судья не может считать, что некие сведения, доказательства имеют больший вес, чем другие.

Судейская профессия очень тяжелая. И, конечно, граждане вправе требовать от судей больше квалификации, большего внимания к своим проблемам, скажем так, большей объективности. Но они не должны забывать, что судьи работают в очень тяжелых условиях. Даже не материальных, а чисто психологических. Потому что не каждый человек может стать судьей. И не каждый человек, который стал судьей, может работать судьей. 

Георгий Хруслов, член Квалификационной коллегии судей Москвы, ч. 5

• В высоком качестве (27,24 Мб)
• В низком качестве (12,84 Мб)

АГ: Если Верховный суд сейчас выскажется по 108-й статье, как она должна применяться, разложит все по полочкам для судей регионов и для всей страны. Это станет основанием для судей исполнять так, как скажет Верховный суд? У нас существует эта практика?

ГХ: Знаете, это не то что станет основанием для судей — судьи и так исполняют закон. Это станет большим подспорьем для граждан. Потому что когда существует четкий ориентир, как должно быть, и если судья не следует этим нормам, обжалуя его действия, человек ссылается на конкретные пункты или на конкретную норму закона. И тут уже судье очень трудно объяснить, почему он поступил так, а не иначе. Ни для кого ведь не секрет, то есть для юристов не секрет, что до недавнего времени судьи общей юрисдикции и арбитражной вели спор, где должны рассматриваться дела по предпринимательской деятельности.

АГ: Президент говорит, что в гражданском суде.

ГХ: В гражданском. Не в уголовном. Понимаете, есть районные суды и есть арбитражные суды. У нас зачастую бывает, что благодаря нашим средствам массовой информации у людей возникает неправильная оценка того или иного действия. Даже люди, которые пишут на профессиональную тематику, юридическую например, не всегда четко отдают себе отчет, какое понятие они применяют в своем материале.

Я тут недавно очень смеялся, когда читал огромный заголовок: «Чемпионка мира по боксу Рагозина ограблена в магазине». Я думал: «Ну кто чемпионку мира может ограбить? Все-таки боксер». Выясняется, что она просто зашла в магазин, оставила без внимания сумочку, и сумочку украли. Но просто своровать сумочку — не тот заголовок. Ограблена. Грабеж, разбой и кража — три разных состава. Но у нас люди пишут «ограблена». И люди считают, что ограблена. А кража — это тайное похищение, грабеж — открытое.

Зачастую бывает, что когда мы оцениваем работу судей в той или иной мере, мы, граждане, пытаемся не встать на место судьи, оценивая, как он принимал решение, а думаем, как нам от этого решения избавиться. То есть человек, который не имеет специальных познаний в области юриспруденции, бывает крайне удивлен тем или иным решением судьи. Для него это кажется за гранью разумного. А с точки зрения закона это совершенно правильное решение. И судья не должен объяснять мотивы принятия того или иного решения — у него есть нормы закона. Есть то, что судья оценивает по своему внутреннему убеждению, те или иные доказательства, которые ему представлены с точки зрения закона.

Мы работаем для того, чтобы граждане были как можно меньше недовольны. Я на протяжении определенного промежутка времени вижу по материалам загрузку судей московских, сколько дел рассматривается. Гораздо больше, чем раньше.

Когда судья приходит либо за рекомендацией на назначение на новый срок, либо за получением нового чина классного, мы смотрим количество рассмотренных дел, количество отмененных дел. Вы знаете, у судей загрузка только увеличивается. С одной стороны, это можно только приветствовать — повышается вера граждан в судебную систему. А с другой стороны, невозможно при таком количестве дел требовать от человека, чтобы рассматривал в срок. В срок он должен рассматривать по закону. Очень трудно бывает прийти к судье и применить некие меры дисциплинарной ответственности. Я вижу: пишут конкретную жалобу. Я приезжаю и разговариваю с судьей, и выясняется, что судья — одинокая женщина. У нее двое детей. Нет ни мамы, ни бабушек. Дети непонятно с кем, брошены. Судья, вместо того чтобы отдыхать, сидит в суде и отписывает решения. Он лишен определенных житейских радостей. Я беседовал с судьей, она говорит: «Я за девять лет впервые взяла путевку в санаторий. Приходят заявления, и люди очень известные, и никуда не денешься. Надо рассматривать дело. И нельзя перенести. Надо рассматривать. И путевка горит».

Почему судьи достаточно рано уходят на пенсию. Если действительно человек работает, а не делает вид, что работает, и работает судьей в соответствии с законом, то очень тяжело. Люди после 10, 15, 20 лет работы в качестве судьи уходят на заслуженный отдых. А в суде недокомплект штата, и судью возвращают на конкретный срок. Это тоже наша компетенция. Тоже мы даем разрешение на привлечение судьи в отставке для осуществления полномочии судьи.

АГ: Вы говорили о неправильном понимании содержания, но хочется надеяться, что мы и общество воспримем установку президента на гуманизацию правосудия. Будем надеяться, что и судьи это начнут понимать так, как это нам говорит президент. Спасибо большое вам.