Особое видео: Еженедельная передача RESET.ПЕРЕЗАГРУЗКА

Судебная система России. Состояние и проблемы

• В высоком качестве (31,02 Мб)
• В низком качестве (14,92 Мб)

Лев Гулько: Начнем мы нашу сегодняшнюю беседу с главной проблемы российских судов. Как пишет газета «Ведомости», это не коррупция, а зависимость от исполнительной власти. Это утверждается в докладе, который подготовлен по заказу Института современного развития. Коррупция — ничто в российском правосудии, главное — это зависимость от чиновников. Последствия все прекрасно знают. Это основная мысль доклада.

Павел Шипилин: Она проста и неожиданна одновременно. Нам действительно всегда казалось, что коррупция — это когда берут взятки деньгами, борзыми щенками, а оказывается…

ЛГ: Она не превышает уровня системной коррупции. 

ПШ: Это становится просто элементом коррупции. Вот это самое позвоночное право.

ГД: Вы хорошо заметили, что коррупции как таковой нет. То есть финансовая составляющая отсутствует, но есть зависимость от чиновничества. Зависимости от чиновничества нет, потому что судьи в России сами представляют собой особый отряд чиновничества. То есть суд — это особый институт внутри бюрократической корпорации. Он связан, скажем так, с российской спецификой цивилизации. Цивилизационной спецификой.

ПШ: Что это значит?

ГД: Россия — это особая территория. Говорю это с большим позитивом. Я считаю, что это провиденциальная черта России. Но она выражена трагически и драматически. И для живущих здесь во многом негативна. Она как бы заложена в России. Россия противостоит мировой цивилизации — не важно, японской, древнеримской, древнеегипетской, либеральной американской цивилизации — любой. Потому что любая цивилизация основана на двух идеях — блага и архетипах (божественный архетип Осирис, Ахурамазда — не важно). 

У России цивилизация такого типа отсутствует. В России никто и никогда не верил ни в блага, то есть позитив, ни в архетип, как бы моделирующую матрицу. Россия — это, скажем так, антиплатоническая территория. Территория, которая отвергает эллинистические, фундаментальные ценности. Поэтому всегда власть здесь нелегитимна. Поэтому здесь власть всегда призрачна. То, понимаете, Петр поднимает на болотах Петербург, то какая-то нимфоманка посылает фаворитов на завоевание ледяных просторов Евразии, то через некоторое время сюда приходит Наполеон. То Великая страна, то поражение от Японии. То, понимаете, рубка между Белой армией и Буденным по образцу скифов и половцев, то Гагарин и спутник. Поэтому здесь все призрачно.

Какой закон? Откуда закон? Власть нелегитимна. Она принадлежит бюрократии. Суды являются подотделом этой бюрократии. Поэтому в судах решается не вопрос права, не вопрос абстрактной справедливости, не вопрос блага, не вопрос соответствия некоей цивилизационной фундаментальной матрице. В судах решается вопрос текущей расправы и проводимости импульса. Властного импульса сверху вниз. Поэтому естественно, что никакой справедливости абстрактной в российских судах ждать нельзя. 

Самое интересное, что мы здесь видим из юридической деятельности, — это запреты на книги и фильмы. Суды выносят запрещения. Список уже, по-моему, более четырехсот названий. На все что угодно. Вот что-то присылают в суд: находят при обыске брошюру и говорят, что нашли у такого-то. Такой-то был обыскан в связи с экстремизмом, просим вынести решение по этой брошюре. «А! Нашли в связи с экстремизмом? Запрещено!» Потом смотрит — а это, оказывается, труд, скажем, политического деятеля соседнего союзного государства. 

Суд отказывается прибегать к экспертной поддержке. А эксперты не нужны. А зачем эксперты? Вопрос же не в вынесении какого-то адекватного приговора. Это просто деятельность некоего сегмента бюрократической корпорации.

ПШ: Получается, что судьи в России являются не столько орудием, сколько, так сказать, сами себя сделали орудием.

ГД: Они — часть чиновничества. Они являются частью корпорации. У них корпоративное сознание, и они его проявляют, естественно, спонтанно в работе.

ЛГ: Вопрос вечный для России: что делать? Либо примкнуть к какой-либо цивилизации, либо вспомнить какую-нибудь Новгородскую республику? 

ГД: Примкнуть она не может. Но время от времени в ней назревает могучая судорога, которая очищает от нелегитимной власти все это пространство. Нелегитимная власть сматывается в клубочек и кидается в угол. И потом некоторое время Новгородская республика действует. Но потом власть опять пробирается и начинает вгрызаться.

ЛГ: То есть надо смириться с этим и как-то встроиться в эту систему.

ГД: Я вам скажу такую вещь: почему Бжезинский назвал Россию черной дырой? Да именно поэтому.

ЛГ: Прав был старик Бжезинский?

ГД: Он был прав. Но он это выразил как негатив, а это позитив. Благодаря тому, что здесь, на одной шестой или одной седьмой части суши, сейчас черная дыра, за счет этого вся история работает. Потому что…

ЛГ: Мы оттягиваем на себя…

ГД: Нет!

ЛГ: Нет? 

ГД: Это шарнир возможностей. В России возможно абсолютно все. Во Франции уже ничего. В Америке — ничего, в Индии — ничего невозможно. В Китае, скорее всего, ничего невозможно, да и не было никогда возможно. А в России все возможно. 

ЛГ: То есть солнце погаснет, а мы останемся. Как черная дыра.

ГД: Возможно. Но я считаю, что эта вещь очень серьезная. Потому что не случайно же уже Ельцин пришел, Путин пришел, вот уже Медведев, а половина человечества все еще связывает с Россией какие-то ожидания. Третий мир продолжает смотреть. Уже им давно сказали, что Россия присоединилась к империалистическому западному сообществу…

ПШ: Не верят? 

ГД: Не верят! Они нутром чувствуют, что есть расхождения между тем, что хотят либералы, и тем, что на самом деле есть.

ПШ: Интересно…

ГД: Я говорю, что негативно для живущих здесь то, что пока нелегитимная власть, корпорация бюрократов пользуется текущим положением. Да, правды не увидеть. Но зато потом эта неправда сменяется революционной целесообразностью.

ЛГ: Жгите, товарищи, как говорится! 

ГД: И только после того как революционная нецелесообразность меняет неправду судов, этим судьям и тем, кто с ними вместе за их спиной, мало не покажется.

Кавказский узел

• В высоком качестве (25,26 Мб)
• В низком качестве (12,09 Мб)

ЛГ: Мы продолжаем нашу, не побоюсь этого слова, цивилизационную беседу, вот какой темой: следственный комитет сделал опального бизнесмена Гуцериева невыездным из Лондона. Но прежде с опального бизнесмена был снят арест. Стало известно, что Следственный комитет при МВД РФ заменил эту меру пресечения на подписку о невыезде. Дело пока не закрыто до конца, но теперь бывший глава «Росснефти», скорее всего, будет исключен из международного розыска. Может вернуться на родину. Некоторые эксперты в свежих и не очень свежих российских изданиях говорят о том, что Гуцериев нужен стране, поскольку ситуация на Кавказе, и в частности в Ингушетии, достаточно сложная. Приехав сюда, Гуцериев сможет помочь — в частности, президенту Ингушетии. 

ПШ: Здесь вопрос-то в том, насколько доверяет Гуцериеву власть.

ЛГ: Он нужен.

ПШ: Он, наверное, нужен, но когда в опалу попал, то проявил свою самостоятельность шибкую. Выставил своего брата в кандидаты в президенты, что не было согласовано. Там очень много каких-то закулисных дел. Был вынужден покинуть страну. Но сегодня возможно, думает вернуться, поскольку Аушев оказался не у дел. Если я правильно понимаю. Вы в этом разбираетесь гораздо лучше и глубже. В Ингушетии большим авторитетом (после Аушева) действительно пользуется Гуцериев? Или все-таки нет? 

ЛГ: Или это слухи? 

ГД: К Гуцериеву относятся, я думаю, неоднозначно, а к Аушеву практически поголовно положительно. Но мне бы здесь хотелось обратить внимание на то, что все отметили выверт постановления о подписке о невыезде, которую квалифицировали как подписку о невыезде из Лондона.

ЛГ: Конечно!

ГД: Мне кажется, что следует обратить внимание на очень важную вещь: подписка о невыезде Гуцериевым нарушена. И если он вернется сюда, то против него всегда есть возможность возбудить дело. Не по поводу его неуплаты налогов, от которой его вроде очистили, а именно о подписке о невыезде. Следственный комитет — это структура как бы родная, уходящая корнями в технологии 30—50-х годов. Она так просто ничего не снимает. И когти из тела не вытаскивает, не оставив там какую-то зацепку.

ПШ: Это лукавство? 

ГД: С моей стороны это откровенное лукавство. Ну какой, к черту, Лондон? Что мы говорим? Что за смех такой? Невыезд конкретно из зоны проведения следствия. Он ее нарушил. Он сидит в Лондоне. Он возвращается, и ему говорят: мол, а чего ты убежал и нарушил подписку о невыезде? С тебя она не снята.

ПШ: Так он вряд ли вернется?

ЛГ: А если пойти дальше и все-таки предположить, что есть какие-то договоренности. 

ГД: Господа, у Гуцериева убили сына. 

ЛГ: Это мы знаем. 

ГД: Гуцериев — это человек кавказского культурного пространства. Это абсолютное преступление против него лично — первое. Второе — люди, которые стоят за этим мероприятием, то есть за изменением меры пресечения, — это кавказцы, для которых убийство сына — императив противостояния. Они все понимают. Третье — никто, конечно, никаких денег ему возвращать не будет. И Дерипаска ему ничего, конечно, не вернет. Это надо понимать. То есть ему говорят: «Не то что мы тебе там вернем, об этом ты забудь. Но мы хотим и тем, что у тебя осталось, попользоваться. Приезжай сюда. Сына мы у тебя убили, но мы тебе даем возможность приехать и отдать последний, так сказать, кусок, который у тебя остался».

ПШ: А мне показалось — если я не прав, вы меня поправьте, — что таким образом продемонстрировано: власть, во-первых, действительно не понимает, что делать с Ингушетией.

ГД: Там очень конкретно все. Очень. Приманка такая. То есть должна же быть приманка. 

ПШ: Он же патриот.

ГД: Во-первых, он поддерживает Аушева. С какой стати ему вот так из-за издевательского изменения меры пресечения вдруг все бросить и начать поддерживать Евкурова? Понятно, что должна быть какая-то приманка. Скорее всего, это приманка такая, что как ты занимался с Аушевым, так ты и с Евкуровым можешь заниматься… Это некая перспектива.

ПШ: Имеется в виду Ингушетия? 

ГД: Да. Сделать зону. Это, скажем, кусочек сыра в мышеловке. Но, думаю, что тут не Евкуров главный. Потому что распространение слухов о том, что руководство Ингушетии сыграло какую-то роль в позиции следственных органов, — я думаю, что это наведение тумана. На самом деле там рядом есть другой персонаж политический, который уже давно занимается охотой на большие состояния. 

ПШ: Это кто? 

ГД: Ну, рядом там, по соседству.

ПШ: А! Кадыров.

ГД: Он на Сулеймана Керимова уже как бы наезжал. Пробовал зубы и на других. И мне кажется, что в какой-то момент ему показалось, что пора заняться разработкой и вот этого, пока еще жирного, персонажа.

ЛГ: А как вы считаете, это объединение, о котором начинают говорить, потом замолкают, потом опять говорят…

ПШ: Периодически.

ЛГ: Периодически… Чеченской Республики и Ингушетии в принципе возможно?

ГД: Ну, через большую кровь, конечно, возможно. Но большая кровь Кадырова не пугает. Я думаю, что и все мероприятия последнего рода, включая и гуцериевское, тоже связаны с этой темой. Потому что кто убил Макшарипа Аушева? Убийство произошло на федеральной трассе за пределами Ингушетии. Вот это — федеральное преступление. Если по американским стандартам, то преступление, перешедшее границы определенного штата, — оно сразу является федеральным.

ЛГ: Федералы. Да, конечно!

ГД: Значит, это федеральное преступление на федеральной трассе. Это очень символическое послание. Кто может организовать такую операцию там, в двух шагах от Нальчика? Я думаю, кавказская какая-то сила.

ЛГ: Которая заинтересована в чем? Которая заинтересована в поглощении Ингушетии?

ПШ: А с вашей точки зрения, нецелесообразно, если говорить сейчас о цене, о крови? 

ГД: Ну, с моей точки зрения… Понимаете, люди — это глина, а есть матрица. Можно переделать идентичность очень быстро. Допустим, были в Закарпатье русские, потом их назвали русинами. Через пару поколений они уже не русские, а русины. Вот были украинцы, которые ощущали себя общесоветскими людьми. А сегодня они все больше и больше украинцы. Вот ингуши — они достаточно долго были отдельно, для того чтобы сформировать у них отдельную идентичность. А идентичность — это то, что всплывает в результате масс-медиа, неких невербальных импульсов, исходящих от авторитетов, от власти. И через поколение-другое мы имеем совершенно другую нацию, а язык один.

ПШ: А чеченцы и ингуши — это примерно…

ГД: Там разница в том, что чеченцы раньше приняли ислам. У ингушей процесс принятия ислама происходил уже в начале и середине XIX века. В то время как чеченцы приняли раньше. Но и само название «чеченцы и ингуши» — оно фиктивно, потому что это русские так называют — «чеченцы и ингуши». Потому что в Чечню заходили через Чечню русские войска, а в Ингушетию — через Ингуш. И поэтому так и назвали. Действительно, определенное различие существует. Там между зоной гребенских казаков потом поселили. 

ПШ: А самоназвание — это вайнахи? И те и другие себя называют «нохчи»? 

ГД: Нохчи. Да. И язык — там диалектное различие — в принципе понятный. Взаимопонятный язык. Но, может быть, чуть-чуть этногенез, скажем, чуть более смешанный, чем у чеченцев. Особенно горные чеченцы — они как бы по прямой очень чистые идут. Но, скажем, и ингуши, я думаю, есть такие чистые. Потому что там есть башни. Башни — это замки. Это доказательство феодального аристократического происхождения от воинов, которые держали проходы и держали горы. И родословная с ними связана, и прочее. У ингушей тоже это есть. 

То есть, в принципе, это один народ по большому счету. Вот как я сказал. Можно взять любой народ и разделить его. И через поколение это будут разные народы. И наоборот.

ПШ: Если буквально на полминуты вернуться к той теме, с которой начал Лев, — к Гуцериеву. 

ГД: Я бы сказал о том, что это ловушка. Мышеловка.

ПШ: Если говорить не о Гуцериеве, а о кавказской проблематике. То есть Гуцериев — он как мерило? Или все-таки это мелкие игры, к Кавказу они не имеют отношения? 

ГД: Гуцериев — самый богатый ингуш, это понятно. Который, в принципе, так или иначе завязан на политическую судьбу с Аушевым. Руслан Аушев очень много сделал для того, чтобы ограничить произвол и беспредел федералов. Он выступал такой заглушкой между Москвой и Джохаром Дудаевым, Москвой и Масхадовым. 

ПШ: Да, мы все это помним. 

ГД: Именно за это он вызвал такую ненависть. Именно за это он стал персоной нон грата в политике. В принципе, Ингушетия, при всей своей малости, тем не менее является замочной скважиной от всей этой огромной территории, что мы называем Северный Кавказ. Эта замочная скважина. То есть ее хотят как-то нейтрализовать. 

ПШ: Закрыть.

ГД: Закрыть. Да. Вот Гуцериев — это в принципе отсутствующий от нее ключ. Его надо потерять, сломать, не так вставить и повернуть. Но для меня, например, существуют такие незавязанные концы, просто вопиющие, которые я бы рекомендовал всем заинтересованным лицам внимательно посмотреть.

Религия и политика

• В высоком качестве (26,37 Мб)
• В низком качестве (12,58 Мб)

ЛГ: Последняя наша тема отмечена в «Коммерсанте» заголовком «Религия — опиум для Госдепа». Речь идет вот о чем: Госдепартамент США обнародовал 28 октября ежегодный доклад, посвященный свободе вероисповедания в мире. 

Россия раскритикована в нем (а кто же, собственно, и сомневался) за то, что религиозные свободы, хоть и закреплены в Конституции, регулярно нарушаются. В нашем Министерстве иностранных дел его назвали политически ангажированным. А, скажем, Русская православная церковь, напротив, документ Госдепа сочла корректным. 

В докладе отсутствуют выпады в адрес российских властей. Понятно, что там есть какая-то критика. Однако МИД вчера этот документ резко раскритиковал: «Складывается впечатление, что автор доклада не утруждает себя изложением обновленной информации. Текст российского раздела практически дословно совпадает с его прошлогодней версией. Вновь содержит стандартный набор претензий в адрес России. Такой подход вынуждает нас…». И так далее.

Примечательно, что с этой оценкой не согласилась Русская православная церковь. «Уже в течение ряда лет в докладах Госдепа наблюдается прогресс в корректности отношения к российской общественной реальности. Документ достаточно аккуратно описывает сложившуюся в России систему взаимоотношений», — говорит глава Синодального отдела по взаимоотношению церкви и общества Всеволод Чаплин. Положительные сдвиги в докладе увидел и сопредседатель Совета муфтиев Российской Федерации Нафигулла Аширов. Вот такое некое несовпадение наших религиозных авторитетов с позицией Министерства иностранных дел. 

ПШ: Совпадают ли эти выводы с вашими? Насколько точны эксперты Госдепа в своих оценках? 

ГД: Тут мне понравилась просто мидовская реакция. Замечания, что повторяют прошлогоднюю оценку. МИД не прокомментировал: а есть ли повод менять прошлогоднюю оценку? То есть здесь как бы содержится некое подозрение, что и прошлогодние, и позапрошлогодние версии того же самого доклада были бы абсолютно верны в наше время. Может быть, там только цифры менялись: не двадцать приходов, а шестнадцать. 

ПШ: А я бы хотел спросить: как, по-вашему, хватает ли мусульманам приходов в Москве и Московской области?

ЛГ: Потому что в докладе есть на это ссылки.

ГД: Дело в том, что речь не о приходах. Речь о том, что тысячи мусульман по сфабрикованным делам томятся на зоне. Это гораздо важнее приходов. И речь о том, что несколько сотен названий книг, которые по всему миру издаются как богословская литература, в России запрещены как экстремистские. Речь о том, что дагестанское духовное управление рвет и уничтожает русские переводы Корана. Потому что это русские переводы Корана, которые им, дагестанским духовным управлением, не санкционированы и не одобрены. Речь о том идет, что, например, книготорговцы запуганы настолько и у них такая внутренняя цензура, что они отказываются от законных легальных книг, которые выпускают законные легальные издательства. В частности, «Научные исследования. Российские мусульмане в революции 1917 года». Абсолютно академическое издание было практически повсеместно отвергнуто, в том числе и в казанских книжных магазинах, просто потому, что люди боялись. Российские мусульмане, революция... Все. Нам это не надо. То есть такая внутренняя цензура.

ПШ: Запрета нет официального, но…

ГД: Официального запрета нет, но практически невозможно разместить в магазинах книги, где существует упоминание ислама.

Например, человек пишет книгу, как, например, пришел ислам. Он приходит в издательство. Интересная книга, интересный человек, довольно известный в российском пространстве. Ее не принимают! Просто боятся принять. Знаете, как бы чего не вышло. Вот об этом надо говорить. 

Что приходы? Мусульмане не нуждаются по большому счету в приходах. Они могут молиться у себя дома. Встречаться, так сказать, с братьями в неформальной обстановке. Это на самом деле гораздо лучше. Преследуемые общиной тайные вечери больше соответствуют духу единобожия, чем, так сказать, официальные приходы, оплачиваемые имамами, контролируемыми государствами имамами. 

Но тот же самый Госдеп… Я не читал этого доклада. Но если там фиксация на приходах, то это уже как бы изменение подлинного акцента. Надо обратить внимание на то, что у нас творится в местах заключения. Надо обратить внимание, что масса оправданий, сделанных присяжными, потом переосуждены в нарушении Конституции и закона. 

Например, так называемое «Бугульминское дело»…Там имеется оправдательный приговор присяжных, потому что на лицо алиби — отсутствие обвиняемых на месте преступления. Вообще не имели они отношения к этому делу — это явная фабрикация. Причем первое заключение — это технический взрыв газа. Уже потом этому приписали террористический характер. Так вот, никто не отменял первого постановления суда присяжных. Просто наряду с ними есть совершенно другое постановление совершенно других присяжных: виновны!

ПШ: Как такое может быть? 

ГД: Вот так! И они сидят! 

ЛГ: Но надо вернуться к началу нашего разговора. 

ГД: Вот об этом надо говорить. То есть политические расправы на религиозной почве. А то, что двадцать приходов…Какая разница — двадцать или двести.

ПШ: В исламе другая традиция?

ГД: В исламе другая традиция потому, что здесь еще есть интересный момент. РПЦ разошлась здесь в интонации оценки с МИД РФ. Я думаю, что это новый стиль РПЦ, Московской патриархии, которая подчеркивает свою независимость от светской власти.

ПШ: Уже не первый раз. 

ЛГ: Это вектор положительный? 

ГД: Это вектор с одной стороны, наверное, положительный. Но вот меня заинтересовал один момент. Как-то я находился в Алма-Ате, включил телевизор и попал случайно на канал «Союз». У меня был такой первый опыт на этом канале «Союз». И вдруг я увидел патриарха Кирилла в полном патриаршем облачении, рядом с каким-то президиумом на кафедре, в зале типа лекторского или концертного, перед обычными людьми, такими, какие могли бы прийти, например, на Райкина или на Задорнова, — обычные люди. Он выступает и выступает, он, естественно, не языком Алексия, не языком на «О», а самым обычным языком лектора или, скажем, профессора философии, обращается к этим людям и говорит о счастье. Что вот люди ищут счастье. Один думает, что это деньги, второй мечтает стать министром, для третьего — много красивых женщин. Но когда доходит до исполнения своих желаний, они понимают, что за этим ничего нет, пусто. Они чувствуют разочарование и пустоту. 

Я не к тому, что меня заинтересовал контекст. Нормальный, обычный. Как бы правильно все. Да! Но то, что патриарх излагает это все совершенно случайным людям… Ясно, что они посажены для того, чтобы быть аудиторией, просто символизировать людей. В президиуме сидели какой-то священник, тоже гражданский, непонятные какие-то люди. Вот патриарх вел беседу со страной как преподаватель философии или социологии.

ПШ: И вас это удивило? 

ГД: Меня это не просто удивило. Во-первых, это полный разрыв с традициями РПЦ и патриаршества — это раз. Это возврат к какому-то живоцерковству тридцатых годов. Во-вторых, это свидетельство того, что патриарх намерен войти в гражданское общество как идеолог, философ, организатор, который прямо влияет на этом пространстве не через церковь и церковную методологию — мистерии, таинства, благодать, священство. А именно как лектор-пропагандист. 

ПШ: Обществознание.

ЛГ: Хорошо.

ГД: Обществознание, да. И это ясно совершенно говорит о том, что патриархия намерена переформатировать уровень своего влияния, присутствия, свой статус, свою, что ли, хватку на теле социума. 

ЛГ: А скажите, может быть, это вообще все обусловлено со стороны Русской православной церкви боязнью конкурентов? Католиков боимся? Мусульман боимся? Иудеев боимся? Вдруг кто-нибудь из нашей паствы повернет голову в другую сторону…

ГД: В тринадцатом году, по данным тогдашнего царского МВД, двадцать миллионов россиян было членами разных сект и согласий, не имевших отношения к Российской православной церкви. Она, кстати, тогда называлась Российская, а не Русская. Русской ее назвал Сталин. Так вот старообрядцы, штундисты…

ЛГ: Иеговы…

ПШ: Это другое совсем.

ГД: И различного рода согласия. Вот двадцать миллионов человек. Это огромная цифра. Потому что это двадцать миллионов зарегистрированных, активных. А сколько людей, которые просто ходили к причастию и делали это просто потому, что неходящих фиксировала полиция. Это еще после 1905 года, с манифестом царя, со свободой совести. А до 1905 года, пока не дали манифест о свободе совести, в частности, и прочее? Так там нехождение к причастию могло кончиться и тюрьмой. 

ПШ: Обязательно отмечались.

ГД: Да, конечно! Потому что исповедь и допуск к причастию связаны в православии. Они нигде не связаны: ни у грузин, ни у греков. Почему? Потому что исповедь у попа — это то, на что старообрядцы не могли пойти, а тогда их к причастию не допускали. Ты должен исповедоваться, а потом — к причастию. А исповедоваться, если ты идешь к попу, — значит, ты уже конформист, значит, ты уже отказываешься от верности своей традиции.

ПШ: То есть Госдеп если и прав в общей оценке, то в конкретике, надо полагать, заблуждается?

ГД: «Коммерсант» пишет, что потом дал какой-то комментарий, по-моему, какой-то баптист по этому поводу и сказал, что это очень мягкая оценка. Госдеп на самом деле погладил по шерстке и вообще ничего толком не сказал. И не о том, на мой взгляд, он сказал. Говорить нужно о расправах судебных. О судебных и внесудебных расправах по конфессиональному признаку. Эта главная проблема, а не количество приходов.