— Какая была самая нелепая информация о вас, которую вы читали в СМИ?
— В какой-то газете написали, что мои родные строят огромный особняк. На его постройку, мол, не хватало денег, и поэтому я поехала зарабатывать деньги в Москву. Вообще много было абсурда, но уже всего не припомню.
— В вашем деле фигурирует некий чеченец по имени Саид, который, как выяснилось, «заботился» о вас по заданию своего руководства, а комната, куда он вас поселил, была предварительно оборудована подслушивающей аппаратурой. Это обстоятельство морально вас не подкосило?
— Да, Саид — мой земляк. Именно он все это организовал и передал меня в руки «правосудия». Но в жизни есть вещи больнее, чем предательство и подлость. Ведь, по сути, то, что он сделал, лежит на его совести, и ему с этим жить, а не мне. Я простила все. А позволить этому событию подкосить меня — это непозволительная роскошь.
— Почему этот Саид не был допрошен в суде в качестве свидетеля?
—Потому что он струсил и уехал за границу. Якобы в командировку. Нам была предоставлена с его места работы отписка, что он не может явиться в суд.
— А почему ваши подруги Аня и Даша дали против вас показания?
— Вначале они спасали себя, дабы не сесть, как им обещали, на скамью подсудимых вместе со мной. Но на суде от своих показаний против меня они обе отказались. Мне не за что, если честно, на них обижаться. На самом деле никто не знает самого себя достаточно хорошо, чтобы предугадать, как ты поступил бы на их месте. Я с ними не встречалась больше и не хочу. Не вижу в этом смысла. Прошло много лет. Мне хочется, чтобы и они сами себя не грызли и забыли обо всем. Не сужу их.
— По версии следствия, вы проходили подготовку в лагере террористов-смертников под Баку и даже участвовали в боевых действиях на территории Чечни. Правда, впоследствии эти обвинения были сняты. Почему?
— Я говорила на суде об этом тысячу раз, да даже и само следствие затем вкладывало справки, что я физически не могла проходить эту подготовку в лагере под Баку, так как его не существует. Дело в том, что посольство Азербайджана направило в российский МИД официальный протест, в котором говорилось, что никакого лагеря террористов под Баку нет и даже теоретически быть не может — на указанном в обвинении месте находятся известные в Азербайджане здравницы, а не лагеря боевиков.
Не могла я участвовать и ни в одной из войн в Чечне, так как на момент первой кампании я, например, была в четвертом классе школы, а на момент второй — в седьмом! Когда меня задержали, мне было всего 20 лет. Наверное, был бы кто-то постарше, все бы «срослось».
— Многие правозащитники уверены, что ваше уголовное дело было политическим или заказным. А как вы считаете, почему выбрали именно вас?
— К сожалению, не меня одну выбрали, но и сотни других чеченцев. Просто мой случай стал известен в СМИ, а их нет.
— По версии защиты, пластид, фигурирующий в вашем деле, был подброшен. Как это было?
— Мне подбросили пластид не просто на улице, а в отделении милиции на проспекте Вернадского. Я пошла делать отпечатки пальцев, оставила сумку в кабинете оперативников, когда вернулась, заметила, что она потяжелела. При досмотре там оказался тот самый пластид. Меня и слушать никто не стал, что я к нему не имею отношения. И отпечатков пальцев, кстати, на пластиде моих не было.
Вообще в те годы это была распространенная практика. Я знаю много примеров, когда моих земляков сажали по такой же схеме.
Что касается женщин, которые отбывали наказание в той же колонии, что и я, то на подброс оружия или пластида они, конечно же, не жаловались. Наверное, потому, что статья, касающаяся терроризма, в то время, да и сейчас тоже, в основном этническая.
— Почему, как вы думаете, гражданское общество активно включилось в вашу защиту, поверив в невиновность?
— Ну помимо вышеуказанных нелепостей, которые легли в основу моего обвинения, может быть, еще и потому, что в качестве вещдока моей вины в суде были представлены изъятые у меня песни Владимира Высоцкого?! Конечно, в это почти невозможно поверить, но это так.
В моем деле встречались формулировки: «в неустановленное время, в неустановленном месте, у неустановленных лиц…». Наш «самый гуманный суд в мире» не заморачивается такими мелочами в уголовных делах. Судья даже не задала вопроса обвинению, дескать, вы за ней три месяца следили и прослушивали ее разговоры, даже установили видеонаблюдение дома, почему ж в обвинении значится формулировка «в неустановленном месте»? Получается, задачу свою правоохранители не выполнили — впору увольняться или проходить переаттестацию, а они «звездочки» получают.
— Вы учились в Ставропольском крае. Сейчас там все чаще и чаще вспыхивают межнациональные конфликты. Можно ли как-то это остановить? Кто в этом виноват, по-вашему?
— Я родом из Наурского района Чеченской Республики, но училась в Пятигорске. Тогда межнациональных конфликтов там, по-моему, не возникало. По крайней мере я об этом не слышала и проблем из-за своего происхождения не имела.
Мне думается, что это такая вот политика — очень удобная для многих: своеобразная тихая война, поощряемая властями. Подобные «разборки», на мой взгляд, отвлекают от реальных социальных проблем, которые есть в России, — бедности, коррупции...
— Тем не менее в России все чаще проявляются именно межэтнические противоречия. С чего вдруг люди, которые мирно уживались в СССР, сейчас готовы чуть ли не убивать друг друга?
— Потому что отсутствует воспитание, культура, и потому что многие на этом спекулируют, ибо им это очень необходимо для решения своих шкурных задач.
— Почему многие выходцы с Северного Кавказа сегодня ведут себя вызывающе за пределами своего родного края, пренебрежительно относясь к традициям, укладу жизни принимающих их регионов? Вся эта стрельба на свадьбах из автомобилей, резание баранов на улицах в Москве и так далее. Что это?
— Мне самой очень неприятно слышать и видеть, как некоторые мои земляки себя ведут за пределами своего региона. Но не все такие! Далеко не все. Достойных среди них больше. А поведение этих хулиганов связано и с плохим воспитанием тоже. В семье не без урода, горячая кровь порою бурлит быстрее, чем начинает работать мозг.
Но поверьте, я не меньше сталкивалась с хамством и грубостью коренных жителей Москвы и многих других городов. Однако не позволяю себе расценивать это как поведение всех русских в целом. Жаль, что некоторые мои земляки своими поступками — порой действительно неадекватными — бросают тень на моих более достойных братьев и сестер.
— 28 августа 2012 года русская по происхождению Алла Сапрыкина, вышедшая замуж за боевика и принявшая ислам, совершила теракт в доме суфийского лидера Саида Афанди...
— Если вы вспомните царскую Россию, то поймете, что террористы в нашу жизнь пришли не сегодня и не вчера. Я не знаю и не понимаю, какую цель преследовала именно эта женщина. Честно говоря, о причинах, толкнувших ее на это, я даже знать не хочу. Но убийство женщин, детей и стариков не оправдывает ни одна религия. Моя религия — ислам. Если его правильно понимать, то он в себе только мир и благо.
— Есть ли межнациональные конфликты в тюрьме?
— Зона всех сидельцев уравнивает. Межнациональные конфликты возникают у администрации с осужденными чаще, чем у осужденных друг с другом. Я знаю достаточно много исправительных учреждений, где самое тяжкое обвинение — быть чеченцем.
Мужские исправительные учреждения, как известно, делятся на «черные» и «красные». «Черные» — это те, где контроль над внутренней жизнью арестантов осуществляет преступный мир, «красные» — где всем заправляет администрация. Можно спорить о том, какая зона предпочтительнее для политзаключенного. Свои плюсы и минусы есть в обоих случаях. Но несомненно то, что женские колонии сочетают в себе худшие черты «красных» и «черных» лагерей. (ЧИТАТЬ ДАЛЕЕ)
— Вы отбывали наказание в ИК-13 в Мордовии. Глупо спрашивать: «И как там?» Но все же спрошу: какие там проблемы, на которые стоило бы обратить особое внимание правозащитникам?
— На самом деле там все ужасно! Я даже не знаю, какой положительный момент привести в пример, чтобы те, у кого кто-то из родственников там сидит, не совсем пали духом.
Мордовские лагеря давно славятся на всю Россию своей жестокостью. О них так мало говорят и пишут отчасти и потому, что многие после освобождения хотят поскорее забыть весь тот ужас, через который они там прошли… В связи с этим у правозащитников и других организаций мало информации, на которую они могут опереться. Но очень надеюсь, что они услышат хотя бы мой призыв и помогут тем, кто там сидит!
— В соседней с «вашей» колонии содержится Евгения Хасис. Обсуждалась ли среди женщин в «вашей» колонии ее история?
— За процессом Евгении я тоже наблюдала. Знаю также, что большая часть писем от нее не доходит до адресатов. Ее историю в лагере действительно обсуждали многие, но оценки разнились. Судя по тому, что я знаю о ее складе характера, не думаю, что самой Хасис очень важно, что думают о ней другие заключенные.
— Евгения Хасис жалуется, что фактически отбывает срок «без права переписки». Много ли таких, как она? Ваши письма до родных и друзей доходили?
— За письма в колонии отвечает цензор. Но, как всегда, есть некоторые «но» и исключения из правил. Такие, как мы — «особо опасные», — состоят на особом профилактическом учете в колонии. А это означает утроенное внимание к твоей персоне. Вся корреспонденция идет через оперативников колонии. Если они посчитают, что можно отправлять письмо, то отправят. А если им там что-то не понравится, то сожгут. Доказать превышение полномочий фактически невозможно. Даже если приходят заказные письма, то подписи о получении, бывает, подделывают.
— Вам приходилось бывать в ШИЗО?
— В ШИЗО часто бывают те, кого администрация решила «перевоспитать». Если у вас нет нарушений, то будут — это лишь вопрос времени. Они не могут написать в карточке при поступлении в ШИЗО «просто так», хотя на самом деле по факту именно так и происходит. Поэтому ищут причину, но если ее нет, то это совершенно не значит, что не найдут. Найдут!
Что касается меня, то причины были самыми разными: «не находилась в головном уборе внутри помещения», несмотря на то, что в правилах этого нет, «проявила грубость к администрации», «ввязалась в драку» и так далее.
— Что женщинам на зоне необходимо больше всего? Что можно посоветовать по поводу передач, посылок?
— В женских колониях чай и сигареты — такая же «валюта», как и в мужских. На них многое можно купить.
Высылать в посылках и в бандеролях надо чай, сигареты, макароны быстрого приготовления, пюре, различные приправы, потому что без этого пища пресная. Все из туалетных принадлежностей должно быть без содержания спирта. Сладости не должны содержать ликер и другие алкогольные добавки.
В мужских колониях с посылками очень строго, есть ограничения по временным интервалам и даже по весу, поэтому лучше узнать порядок в учреждении, которое вас интересует, и нужды заключенного.
Женщинам с посылками попроще, но кое-где даже сахар и варенье нельзя. Из одежды разрешено все в черных тонах, кофты без «горла», замков, страз.
— Сейчас актуальна стала тема пыток в колониях, сообщения приходят одно за одним из разных концов страны. Многие, выходя на свободу, начинают записывать видео, в котором рассказывают о том, через что им пришлось пройти.
— К этой проблеме нужно привлекать общественное внимание, но при этом важно быть очень объективным. О том, что я повидала в тюрьме, я открыто говорю, говорила и буду говорить. Я не могу забыть тех, кому там еще сидеть. Я их многих в своих снах вижу. Как можно молчать?
— Чему научила вас зона?
— Прощению.
— Какое отношение у вас к сотрудникам ФСИН?
— Вы знаете, те люди, которые работают в колониях, — они даже больше заключенные, чем мы. Наш срок заканчивается, и мы покидаем зону, они же поколениями там работают. И ничего, кроме этой зоны, не видят. Поэтому очень часто свою злобу, агрессию и несостоятельность переносят на заключенных. Мне их очень жаль.
— Выйдя спустя восемь лет на свободу, какие изменения в мире вы обнаружили?
— После выхода на свободу для меня новым стал сам мир. Я учусь заново жить. Жизнь задает мне правила, и я играю по ним. Перечислять, что нового, бессмысленно. Абсолютно все новое.
Есть одна лишь разница: в отличие от вас всех я научилась ценить то, что для вас является обыденным и постоянным, то, к чему привыкли вы, для меня — яркие и незабываемые ощущения.
— Все идет к тому, что вы тоже станете правозащитником?
— Буду исходить из того, что преподнесет судьба, а она дама непредсказуемая. Конечно, хотелось бы помогать тем, кто остался в местах заключения. Для меня это важно, и очень. Особенно сильно волнует тема пыток в местах лишения свободы. Некоторые истории заключенных, с которыми я встречалась, хочу рассказать всем, но пока собираю всю информацию воедино, чтобы не быть голословной и объективно все оценить.
Материал подготовили: Оксана Труфанова, Роман Попков, Александр Газов