Когда-то (не так, впрочем, давно) публицист Иван Давыдов, которого я очень ценю, опубликовал текст, меня огорчивший. Суть текста простая: Лимонов ерепенится на страницах «Известий» и в домашнем блоге, потому что хочет вернуться в давний, дополитический мир. Мир, в котором он был заметен своими перформансами. Мир, в котором он выделялся, подменяя политику театральным действом, спекулировал на неадекватной реакции государства на эти спектакли. Комфортно делал свою псевдо-мисимовскую биографию. А теперь вот политика как-то вырисовывается, во всяком случае вырисовываются люди, готовые ею заниматься. Вот Лимонов и бесится — его лишают оперативного пространства для спектаклей, вытесняют его. Ну, я упрощаю давыдовскую мысль, но суть передаю, как мне кажется, верно.
Сразу этот текст набрал многочисленные перепосты. Помню, Навальный написал что-то в духе «да, так и есть». Я немного разозлился: ладно бы бог знает кто писал — а тут люди, к которым я с уважением. Хотел даже тогда делать какое-то разъясненние в ответ — не в защиту Лимонова (все знают, кто есть для меня сегодняшний Лимонов), но в защиту партии и людей, в ее рядах боровшихся. В защиту исторической справедливости. Ну и не сделал никакого разъяснения. Подумал, что бог с ним, каждый день килограммы всяких колонок и постов выходит, на все теперь отвечать что ли…
Но пообщался на днях с некоторыми активистами и понимаю, что приведенная выше оценка Давыдовым НБП имеет популярность. Не то чтобы все читали Давыдова, но многие сами выбирают для себя эту схему объяснения сегодняшнего позорного поведения Лимонова. Вроде как удобная и «умная» теория.
Придется ответить, с громадным и неоправданным опозданием.
Так вот: не надо из-за закономерного и справедливого омерзения от Лимонова пытаться затоптать и НБП заодно. Люди, зарубите себе, пожалуйста, на чем-нибудь: НБП и Лимонов не одно и тоже. Лимонов и нацболы не одно и тоже. НБП и сегодняшняя «Другая Россия» тем более, не одно и тоже.
НБП как политическое явление (и культурное, эстетическое, чего уж там) занималась политикой. И повлияла на многое: на будущее и на нашу сегодняшнюю реальность.
«Политика — это претензия на власть». Да. Мы, НБП, яро претендовали на власть, мы жаждали ее. Оставьте в покое шуточные тексты про роскошные машины и партийцев с прекрасными валькириями — вот это был как раз эпатаж НБП, и этим данный эпатаж исчерпывался. Не для машин и валькирий НБП хотела власти, а для того, чтобы поскорее исправить, реконструировать отчаянно несправедливый русский мир — а он был несправедливым уже тогда, в 90-е, кто бы сейчас что ни говорил.
У меня есть подозрение, что презрительно обвиняют НБП в эпатажности люди как раз из-за того, что, как говорят в тюрьме, «что-то чувствуют за собой». Знают, что нацболы тоньше ощущали Россию, и вовремя проставили нужные диагнозы. В отличии от…
Ну да ладно, это лишь мои подозрения.
Мы хотели драться за власть и кучу времени угробили на попытки регистрировать партию. Первая такая попытка была предпринята нами в 1998 году — тогдашний министр юстиции, «либерал» Крашенинников, который сейчас бегает по Думе единороссом, нам отказал. И ходили слухи, что на совещаниях в Минюсте перепуганные ельцинские бюрократы говорили: «Это же тысячи молодежи, что мы с ними потом будем делать?». По большому счету, в этот момент именно с нами, нацболами, Кремль впервые с 1993 года вступил в бой за власть. Не с Зюгановым же он дрался в 1996-м, правда? Война с Лужковым, Примаковым и «Отечеством» была позднее, «битва» с Ходорковским — еще позднее. «Марши несогласных» — вообще другая геологическая эпоха. В 1998-м мы, нацболы, попробовали на вкус русской политики. Вкус так себе был: минюстовских отказных бумажек. И взгляд минюстовских чиновников — в стол. Стыдно и страшно им было.
Потом стыд пропал, страх тоже.
Давайте я вам расскажу, как нацболы, театралы и творители перформансов, встречали Диму Бахура из Бутырской тюрьмы в 1999-м, — он отсидел три месяца за закидывание феодала Никиты Михалкова куриными яйцами. Отсидел в таких камерах, каких уж нет. Огромные залы боли, влажности, хрипов, кашля. В камере, рассчитанной на двадцать человек, сидело сто двадцать человек. Духота, пот. Сон в три смены — не хватало спальных мест. На утренних проверках охранники даже не выводили людей в коридор, на продол. Откроют дверь: «Все живы? Ну слава богу». И закроют дверь. И туберкулез, туберкулез… Дима тоже вышел с туберкулезом, с болезнью двадцатых годов, болезнью времен прорыва врангелевских линий на Перекопе.
«С точки зрения обывателей, Лимонов подставил этих мальчиков, отбывших неиллюзорные сроки. С точки зрения литературы — подарил им судьбу, вписал их в текст. У писателя нет подарка дороже», — пишут публицисты начала XXI века. Дима Бахур и другой нацбол, Егор Горшков, эту акцию с Михалковым придумали, создали сами. Бахур, долго и мучительно лечившийся от туберкулеза, одновременно был новым русским героем — его любили девушки, им восхищались журналисты, и это без всякого Лимонова. Дима был знаменит и без лимоновских текстов. В Бункер НБП на Фрунзенской приходили красотки, и говорили: «Мы не очень знаем Лимонова и даже не очень знаем НБП, но вот ваш Бахур крут, дайте партийную анкету».
«Но где здесь политика?» — заносчиво спрашивают публицисты начала XXI века. Если вот эта известность, вот эти люди, приходящие в партийный штаб, — это не успех молодого политика, то что такое успех молодого политика? Скажите мне, писатели и критики XXI века?
В свободном государстве Бахур через пару лет после освобождения был бы депутатом парламента, вот вам и политика.
В 1999 году, послушав рассказ Бахура, нацболы вышли к Бутырскому централу, с плакатом; «Требуем закрыть лагерь смерти в центре Москвы». Перформанс, ага.
Лишенные права участвовать в выборах и, следовательно, лишенные парламентской и медийной площадок, мы шли на свои акции прямого действия как в отчаянную атаку — прорвать информационную блокаду, докричаться до вас, рассказать о ветеране Кононове, гниющем в латышской тюрьме, о монетизации льгот, о драконовских обычаях регистрации партий, о пропавших советских вкладах, об уволенных на ГАЗе рабочих. Хотели разжечь пламя конфликта хоть из-за какой-то чинимой государством несправедливости, чтобы хоть что-то не сошло с рук.
Парни и девушки из хороших семей, интеллектуальные, преисполненные внутреннего достоинства.
Проницательный, ироничный историк Сергей Смирнов — лучший из бригадиров Московского отделения НБП. Назир Магомедов — аристократичный аварец, служивший на Черноморском флоте, говорящий по-русски лучше, чем многие русские. Красавица Елена Боровская, писавшая улетнейшие стихи. Рыжеволосая, яркая Алина Лебедева — балтийская наша принцесса, родом из Латвии. И многие еще. Они были слишком умны, чтобы мириться с современной им Россией. И слишком смелы, чтобы уехать. Куда им в то время было еще идти, кроме НБП? В какое из действовавших в то время парламентских шапито?
Многие из этих ребят, кстати, пришли в партию вовсе не из-за Лимонова. Некоторые пришли даже вопреки Лимонову, смирившись с наличием в ней Лимонова.
И многие сейчас с нами, в протестном движении.
Если кто-то считает, что мы «искали инфоповоды для пиара» и жаждали «неадекватной жестокости государства в ответ» — ну у того один на троих мозг с Василием Якеменко и генералом Маркиным. Я был счастлив, когда, проводив партийцев на акцию, грозившую в нашем идиотском государстве тюрьмой, встречал их вечером из ОВД с административным протоколом. И Лимонов, знайте, был счастлив, когда парни возвращались. Не нужно его обвинять в том, в чем он не виновен. Старик тяжело переносил любые тюремные посадки ребят, они сутулили его, били по нему.
Вообще, забудьте эту поганую стилистику: «восторженные мальчики», «дядя Вождь отправил на акцию, посадил», «написал потом книжку». Это же ровно то, что говорят «нашисты», СКР, прокуроры, опера ФСБ, опера НТВ, опера «Известий», Ольга Костина, опера Госдумы. В том числе и про вас говорят что-то похожее сегодня. Поймите, что человек имеет право на собственную волю, на поступок, на действие, на добровольное, принятое холодным разумом решение рисковать ради торжества своих идеалов. И без всякого Лимонова.
И насчет того, что политика — рутинная работа. Правильно, и это тоже политика. Мы этим занимались постоянно, изнурительным партстроительством, работой с личным составом, с сочувствующими, сбором подписей. Множество выпусков «Лимонки» были нами распространены, доведены до сведения нации. До сих пор помню эти обшарпанные двери. Сотни дверей, замызганные кнопки звонков. Дверь открывается в маленький русский ад, полный запахов, теней. Перепуганные люди смотрят на тебя как на гренадера немецкой танковой дивизии — они на любое вторжение так смотрят, приучены. И начинаешь с ними говорить, спасать их: «Я свой, не бойтесь».
Потом НБП запретили, задавили, она подверглась одновременно ярой полицейской экзекуции и масштабной мутации руководящих кадров. Последние шаги национал-большевизма были уже нетвердыми — в 2008 – 2009 годах не было ничего из того, что вы называете «перформансами». Лимонов как раз пытался встроиться в политику в диссидентском смысле слова: Людмила Алексеева, Триумфальная, шарканье сахаровских тапочек, «Я — новый Ганди». Сейчас, когда «Ганди» не получилось, разыгрывается карта «Я — новый Хомейни». Потом еще что-то будет. «Я — новый Мартин Лютер», например.
Но это уже его личное дело, к НБП, к нашим акциям, нашим тюремным прогулкам, к идеализму и творческой воле в политике это уже не имеет ровно никакого отношения.
Партия ушла в вечность, ее образом долгое время восхищались, завидовали, срисовывали ее схемы и враги, типа «Наших», и друзья — молодежное «Яблоко» Ильи Яшина, движение «Оборона», «Авангард Красной молодежи» и «Левый фронт» Удальцова.
Короче. Уважайте партию. Помните ее. Помните ее мертвых. Ее акции. Изучайте ее школу. К Лимонову при этом относитесь как хотите.
Как он того заслуживает, относитесь.
Материал подготовили: Роман Попков, Мария Пономарева