Результатом многолетнего следственного труда стало завидное количество подшитых в деле бумаг: 14 томов обвинительного заключения и 168 томов уголовного дела.
В досудебной оценке предъявленных обвинений и собранных по делу доказательств стороны, что не удивительно, расходятся. Генеральный прокурор, к примеру, не очень заботясь о «презумпции невиновности» Ходорковского и Лебедева, твердо заявил, что вина их доказана. Категоричность г-на Чайки, естественно, рождает подозрение, ни связана ли его уверенность со знанием того, что начинающийся суд — лишь формальная процедура для назначения дополнительных лагерных лет. Обвиняемые и их высококвалифицированные адвокаты, напротив, утверждают, что больший юридический абсурд, чем многотомный «труд» следователей, сложно вообразить. И действительно, приводимые защитой отдельные формулировки обвинительного заключения, вмененные суммы и тонны похищенного Ходорковским и Лебедевым в принадлежащих им компаниях, т.е. у самих себя, у психически здоровых людей ничего кроме недоумения вызвать не могут. И уж совсем грустно читать возражения Лебедева на предъявленные обвинения, когда он требует от дипломированных прокуроров устранить путаницу (по незнанию ли, умышленно ли) в применении отраслей уголовного, гражданского, предпринимательского, налогового и иного права и не позорить вопиющей юридической безграмотностью уважаемую профессию.
Потому-то, несмотря на административный оптимизм г-на Чайки, пока еще остается надежда, что с качеством «сшитого» следствием в уголовные тома непредвзятому суду при желании не составит сложности не только разобраться с позиции права, но и вынести справедливый приговор. Во всяком случае, рассматривающий уголовное дело судья Данилкин, отклоняя ходатайство защиты о недоверии к себе, убежден, что нет никаких оснований сомневаться в его, Данилкина, объективности и строгой приверженности духу и букве закона. Хотя, конечно, опасения относительно его ангажированности остаются, когда понимаешь, кто лично заинтересован в бессрочном пребывании «юкосовцев» за решеткой, и видишь, с какой лихостью и бескомпромиссностью судья отклоняет все мотивированные ходатайства защиты.
Поскольку судебный процесс над Ходорковским и Лебедевым — явление не заурядно уголовное, а общественно-политическое, то понятен огромный интерес к нему и разнообразие суждений о невидимых политических пружинах, приводящих в движение византийский механизм российского судопроизводства. Политологи, политики и журналисты во множестве упражняются в выдвижении версий предполагаемых политических мотивов и поисках инициаторов передачи дела в суд, не скупятся на прогнозы относительно исхода процесса, рассматривая суд как поле возможной схватки кремлевских «либералов» и белодомовских «силовиков». Из участвующих в обсуждении, правда, практически никто не верит в благоприятный приговор, несмотря на всю надуманность и нелепость обвинения: разрыв между Медведевым и Путиным из-за Ходорковского пока выглядит для экспертов не реалистичным. Тем более что и общественное мнение, зафиксированное в последних опросах социологов, не понуждает российских начальников прекратить попирать нравственные и правовые нормы в «деле «ЮКОСа». Но даже те, кто не исключает оправдания фигурантов дела, считают, что произойти такое может, только если г-н Медведев личной властью обеспечит пространство для торжества закона. Иначе говоря, никто не надеется на независимость суда в этом деле, а допускают только политическое решение и в случае осуждения, и в случае оправдания.
Трагикомично, но при таком раскладе правовая защищенность коммуниста Г. Димитрова и его товарищей в противостоянии с верхушкой фашистского государства изначально была выше, чем у умеренных либералов Ходорковского и Лебедева в противостоянии с птенцами либерала Собчака, осевшими в Кремле и его окрестностях. Любопытно, что когда Геринг, облыжно обвинявший коммунистов в организации поджога Рейхстага, пожаловался Гитлеру на скептическое отношение судей к его свидетельствам, тот ответил, что пока президентом остается Гинденбург, у нацистов нет никакой возможности покончить с их (судей) независимостью.
И все-таки сегодня, в марте 2009 года в Москве, положение «юкосовцев», на мой взгляд, выглядит не таким уж безнадежным по сравнению с положением «коминтерновцев» в сентябре 1933 года в Лейпциге. Шанс на торжество права при президенте-юристе Медведеве для Ходорковского и Лебедева вопреки всем умным резонам остается. Он, бесспорно, не такой очевидный, как в случае с болгарскими коммунистами при президенте-фельдмаршале Гинденбурге, но и не такой ничтожный, как его оценивают российские политологи. Конечно, у нынешних российских вождей телефонная связь с судами работает надежней, чем у г-на Геринга во второй половине1933 года. Но это не значит, однако, что в условиях нарастающего экономического кризиса она не может дать сбой.
Зато в России 2009 года представители средств массовой информации пока еще не испытывают того животного ужаса перед карательными органами, какой вселяли в журналистов Германии в 1933 году молодчики из отрядов СА. А потому препятствий для получения объективной информации из зала Хамовнического районного суда не больше, чем тогда из лейпцигского. Внимание мировой общественности к процессу в Москве, безусловно, не такое огромное, как к тому, историческому, в Лейпциге, но и не маленькое, а доступ к средствам коммуникаций у граждан теперь на порядок выше. В условиях же открытого судебного процесса прокурорские рассказы о хищениях из собственного кармана под зорким оком разбирающихся в вопросе западных и российских экспертов и многочисленной интересующейся публики будут звучать комичней и глупей обвинений представителей Коминтерна в склонности к пиромании. Убежден, что если что-то и способно поколебать острое желание некоторых страждущих во власти навесить очередной срок на Ходорковского и Лебедева, то это публичное осмеяние несуразностей в шитом белыми нитками деле. И чем дружнее и мощнее будет хохот (перерастающий в гомерический), тем труднее будет вынести политический, а не основанный на законе приговор.
Похоже, подсудимые тоже верят в целительную силу смеха, а потому готовы, невзирая на кажущуюся некоторым безнадежность их положения, «развеселить» и «рассмешить» почтенных зрителей убийственной силой своих аргументов в дуэли с представителями государственного обвинения. При этом Михаил Ходорковский с присущей ему сдержанностью, стараясь оставаться предельно корректным по отношению к своим процессуальным противникам, замечает, что предстоящий суд обещает быть «небезынтересным», и просит общественность «сравнивать понятливость и открытость его позиции с закрытостью и непонятливостью сути обвинения». «Все слишком шокирующе просто», — улыбнувшись, заключает он.
В свою очередь Платон Лебедев, отбросив в сторону дипломатию, обещает в лексике своих сокамерников «порвать прокурорских, как тузик грелку». Тюремная камера удесятеряет способности сильного к защите, а потому нет сомнений, что обещания будут перевыполнены с лихвой, а оснований для уничижительного смеха в адрес обвинения будет в избытке.
Вера в способность Ходорковского и Лебедева доказать смехотворность обвинений и предвзятость обвинителей не требует объяснений. Прежде всего, они несравненно лучше разбираются и понимают тонкости (в том числе и юридические) функционирования вертикально интегрированной компании, их профессиональная деятельность в которой трактуется следствием как уголовно наказуемая. Смешно, но Лебедев в инкриминируемый период в «ЮКОСе» вообще не работал.
Без всяких преувеличений и натяжек можно утверждать, что несопоставим масштаб личностей подсудимых и тех, кто им противостоит. Интеллект, общие и профессиональные знания Ходорковского и Лебедева в разы превосходят аналогичный потенциал представителей обвинения господ Шохина и Лахтина. Что касается Шохина, то его бесцветность (этакий гоголевский персонаж) резко бросалась в глаза еще на первом процессе. Поскольку Лахтин, надо полагать, такого же уровня деятель, то для подсудимых и их адвокатов он так же не станет «крепким орешком».
Не стоит сбрасывать со счетов и тот немаловажный факт, что каждый из обвиняемых имеет теперь почти по шесть лет отсидки в местах лишения свободы, которые их не только не сломали, а наоборот, закалили, многократно утвердив в желании доказать собственную невиновность. За их спиной карцеры, голодовки, произвол тюремщиков, множество судебных инстанций и разочаровывающих судебных решений. Но они упорно продолжают борьбу за свои честные имена, требуя справедливости и закона. Жизнь перековала этих людей в шаламовский тип лагерников: и по силе духа, и по срокам, на которые их пытаются обречь. Желание победить у них на порядок выше, чем у их преследователей. Такие личности, как Ходорковский и Лебедев, не могут позволить вытереть о себя заляпанные грязью казенные башмаки. Для них ставка в судебном процессе — репутация и свобода, а может, и жизнь, для Шохина с Лахтиным — благосклонность начальства и кресты на грудь. Разница гигантская.
То, что поле сражения в Хамовническом суде останется за Михаилом Ходорковским и Платоном Лебедевым, а обвинение будет посрамлено, сомнений, во всяком случае, у меня не вызывает. И посрамлено обвинение должно быть до такой степени, чтобы, удалившись для вынесения приговора, судья, даже если его телефон раскалится от звонков, ни на минуту не колебался бы, принимая правосудное и гуманное решение. Эти незаурядные люди заслуживают не «милосердия» власти, а справедливости и правды. Как, впрочем, каждый из нас.
У судьи же Данилкина, если говорить совсем серьезно, появилась уникальная возможность доказать собственным профессиональным поступком, что российский гражданин даже по политически мотивированным уголовным делам может рассчитывать на правосудие не только в Страсбурге, но и в родной стране. Редко кому выпадает такой исторический шанс. Будем надеяться, что он этого шанса достоин и его не упустит. Лучше остаться в истории судьей на процессе по делу о поджоге Рейхстага, чем «шестеркой» в свите г-на Геринга.