Дело ЮКОСа

На втором процессе против Михаила Ходорковского и Платона Лебедева так много переводческих ляпов, что в цивилизованном мире в очередной раз возникает недоумение. Дело в том, что в цивилизованном мире людей, бегло говорящих на английском, очень много. Несколько сотен миллионов. В России их число, конечно, скромнее — счет, возможно, идет на сотни тысяч. Но это тоже целая армия. Цивилизованный мир никак не может взять в толк, почему среди них нельзя было найти одного, который бы справился с такой простой задачей — перевести текст на русский язык.

Но речь, замечу, идет не о переводе газетной статьи — в конце концов газет много, статей в них еще больше. В отличие от статей Уголовного кодекса. Которые определяют жизнь вполне конкретного человека на много лет вперед. А потому отношение к переводам и переводчикам здесь должно быть очень требовательным.

Но российские прокуроры в сшитом ими деле ЮКОСа выглядят двоечниками, в данном случае — по предмету «иностранный язык». Даже судья Виктор Данилкин, которого ну никак нельзя заподозрить в отрицательно-предвзятом отношении к «команде в синем», как мы тут слышали, недавно не выдержал и устроил за эти самые переводы выволочку. Ничего, прокурорские к выволочкам начальства привычные — даже глазом не моргнули.

Но, вглядываясь во все эти ляпы повнимательнее, осознаешь: это не трудности перевода. Это такая намеренная наглость, показное пренебрежение к тому, как должны проводиться расследование и поддержка обвинения в суде. Прокурорская команда как бы говорит всем присутствующим в Хамовническом суде: «Перед нами сидят люди, которых мы вместе с силами, которые мы представляем, считаем врагами. А с врагами разводить церемонии нечего, они виноваты априори, и особых доказательств, для того чтобы с ними расправиться, изобретать не стоит». 

С этой точки зрения превращение переводчиком 368 млн рублей в 368 млн долларов США является вовсе не грубой ошибкой, а технической недоработкой. Может, вообще машинистка опечаталась — подумаешь, беда какая. У нее дел до черта и помимо ЮКОСа. И с «38 декабря 2000 года», которое фигурирует в одном из документов обвинения, тоже ведь достали прокуратуру. Ну кому еще непонятно, что это элементарная опечатка? Что за бюрократический формализм?

Могу сказать совершенно ответственно: в цивилизованном мире после таких ошибок суд прекращает уголовное преследование, прокурора выгоняют с работы без права занимать соответствующие должности, а обвиняемых распускают по домам. Представление окончено, все свободны.

Но у российского правосудия — свой путь, свои подходы, своя логика и свои приговоры. Отсюда — дикая скорость так называемого «представления доказательств» и явно противозаконные методы, которыми пользовались представители власти, чтобы раздобыть эти самые доказательства. Обыски и изъятие документов следственные бригады проводили, не имея на это санкции суда, иногда все это совершалось в отсутствие сотрудников тех компаний, где шарили по столам и полкам. А порой «бригада», чтобы получить некие материалы, давила на людей в открытую.

Для США такие методы — дикость, похожая на линчевание. 

Еще одна деталь такого очень сталинского по своей сути отношения к обвиняемым как к врагам — использование контактов ЮКОСа с иностранными гражданами по любому поводу в качестве доказательства вины. Обвинители, например, с упоением говорят о неких гражданах Кипра и их акциях. Пусть эти кипрские товарищи к Ходорковскому и Лебедеву никакого отношения не имеют, все это произносится с густым подтекстом: вот они, предатели Родины, украли народное добро и продали его за границу. 

И уж точно в рамках «борьбы с внутренними врагами» находится реакция российского руководства на то, что Европейский суд по правам человека назначил на 19 ноября слушания по корпоративной жалобе ЮКОСа на незаконный отъем собственности. Ничего экстраординарного для России министр юстиции Александр Коновалов в этом разбирательстве не видит. И, судя по его высказываниям, российские власти собираются бороться с иском ЮКОСа в Страсбургский суд с помощью «подсчета запятых» — поиска неточностей в тексте искового заявления. То есть точность в формулировках все же имеет значение. Но только в тех случаях, когда российские юристы защищаются, а не обвиняют.

Российское руководство вообще демонстрирует сейчас пиетет по отношению к самым дремучим порядкам и принципам советского времени: когда Парламентская ассамблея ОБСЕ приравнивает сталинизм к нацизму, руководство России бросается доказывать, что сталинизм был менее людоедским. Когда российское телевидение показывает фильм, приуроченный к столетию советского министра иностранных дел Андрея Громыко, в нем громким пульсом бьется простая мысль: «Вот какой человек был, Западу спуску не давал».

Есть ощущение, что части российского руководства очень хочется слегка «закрыть» страну. В «закрытой» стране и контроль полнее, и группировка, стоящая у власти, чувствует себя вольготно. Эта часть руководства надеется на свою способность уговорить прежде всего новую администрацию США: «Давайте вернемся к схеме отношений середины 70-х, когда вы не лезли в наши внутренние дела, а мы не вредничали с вами по вопросам стратегической безопасности». В схему этой real politic не вписывается лишь Европейский суд по правам человека, который, как советские диссиденты в 70-х, будет раз за разом повторять, что государство не выполняет обещаний, которые оно само дало. 

Поэтому господину Коновалову, видимо, предстоит еще раз (он это уже делал) объявить решения Евросуда сомнительными, а прокурорским на процессе Ходорковского и Лебедева — продолжать свои манипуляции, как бы говоря обществу, политикам, бизнесу: «Мы не ведем процесс — мы показываем, как собираемся разделываться с неугодными. И советуем нам не мешать».