Громкое дело 19-летнего Игоря Кириловского, арестованного за разбой, несмотря на стопроцентное алиби

Громкое дело Игоря Кириловского, ч. 1

• В высоком качестве (63,78 Мб)
• В низком качестве (63,78 Мб)

Роман Попков: Вы ведете дело Кириловского, дело о разбое — 162-я статья Уголовного кодекса, если я правильно помню. Расскажите, что с этим делом не так? Что заставляет вас усомниться в честности и профессионализме оперативных работников?

Татьяна Прилипко: Я бы не сказала, что усомнилась в их честности, — скорее, в профессионализме. Это дело возбуждено 26 января сего года. Одним из обвиняемых по нему проходит Кириловский Игорь. Ему 19 лет. Обвиняют его в совершении разбоя. Суть преступления, по мнению следствия, такова: Кириловский и некий Бражников вызвали на дом курьера интернет-магазина с определенным товаром. Когда же курьер приехал, его под угрозой оружия заставили отдать принесенный телефон. После этого, по мнению следствия, Кириловский и Бражников скрылись, оставив потерпевшего Каримова одного в этой квартире (ее, опять же, по мнению следствия, снял для совершения преступления Бражников).

Такова, коротко, фабула. В чем, собственно, мои сомнения, и почему я сегодня у вас? У меня достаточно оснований полагать, что у Кириловского есть стопроцентное алиби. И заключается оно в том, что Игорь Кириловский в период с 23 по 29 января ежедневно находился на работе, работая стажером в кафе «Пронто», которое находится в городе Королеве. Он, кстати, там и живет. В этом кафе ведется видеонаблюдение, и когда Кириловский был задержан (произошло это 31 января), то адвокат, присутствовавший при первоначальных следственных действиях, написал ходатайство о том, чтобы изъяли видеоинформацию. Изъять ее должны были оперативные службы с участием технических служб, которые умеют это делать.

Сделано этого не было. То ли по лени — в Королев ехать далеко, а дело возбуждено в ОВД «Якиманка», которое находится в сердце Москвы на Полянке, то ли еще по каким-то причинам, объективным или субъективным. Тогда отец Кириловского, боявшийся, что доказательства непричастности Игоря будут утрачены, поехал в это кафе сам и, не обладая, к сожалению, техническими познаниями, снял видеозапись так, как сумел ее снять. Он записал на две флешки, как ему казалось, полный рабочий день, от 10 утра до 6 вечера. Одну флешку оставил в кафе, у руководства, а другую забрал себе. Ее-то мы и предоставили потом следствию.

Но выяснилось, к сожалению, что Кириловский-старший, не имея технических познаний, сделал что-то неправильно, и изображение у него существует до 11 часов 14 минут, дальше идет пробел, и дальше видеозапись продолжается уже с 6 часов — то есть виден уход Игоря с работы. Но кроме этой видеозаписи есть еще копия записи в журнале учета рабочего времени, в котором четко написано: Кириловский, 24 января, приход и уход.

Естественно, я ходатайствовала перед следователями, чтобы они все-таки изъяли этот видеоматериал. Теоретически мое ходатайство удовлетворили, но практически ничего не сделали. Более того, я заявляла ходатайство о проведении технической экспертизы — на предмет монтажа — и портретной, чтобы убедиться, что на этих кадрах именно Кириловский (хотя даже по тем кадрам, которые есть, совершенно очевидно, что это Игорь). Этого также не сделали, поскольку сочли, что такая коротенькая видеозапись не имеет права на существование как доказательство.

Тогда я заявила еще одно ходатайство. Я попросила провести следственный эксперимент, чтобы установить, сколько нужно времени для поездки из Королева в Москву. Еще раз повторяю, что работает Игорь в Королеве, а преступление совершено на Большой Полянке в Москве.

РП: А сколько нужно времени — вам как автомобилисту?

ТП: Мне это известно не только как автомобилисту, хотя по этой дороге я ездила очень много и знаю, что там забито все. Я обратилась в «Яндекс-пробки» и получила от них ответ (который лично проверила на «Яндекс-картах»). Нам нужен был рабочий день 24 января (вторник), период времени с одиннадцати до часу. Выяснилось, что на легковой машине можно доехать от часа двадцати восьми до часа пятидесяти, в зависимости от пробок, а на общественном транспорте — от часа сорока пяти до двух часов четырех минут. Соответственно, если в 11 часов 14 минут Кириловский еще находился на рабочем месте, в любом случае он не мог успеть приехать из Королева в Москву, совершить преступление и быстренько рвануть обратно.

Я запросила пригородную линию РЖД и получила официальную справку о том, что 24 января в период с одиннадцати до часа была одна-единственная электричка — в 12.47. То есть на электричке он никак не мог попасть в Москву — там было так называемое технологическое окно. Естественно, у меня есть некоторое недовольство следствием, потому что пресловутая презумпция невиновности, которая у нас теоретически существует, на деле отвергается.

Я заявила ходатайство о проведении проверки на полиграфе, о чем Кириловский просил с самого начала. Полиграф был проведен как-то очень странно. Когда мне Кириловский рассказал, как это происходило, я написала жалобу в вышестоящее экспертное подразделение. Потому что, по методике полиграфа, никто не имеет права задавать прямые вопросы о совершенном преступлении. И, кроме всего прочего, не позволяется оказывать давление. А исходя из того, что рассказал мне Кириловский, эксперт оказывала на него чудовищное давление.

РП: Какого рода?

ТП: Во-первых, когда его посадили — там надеваются датчики на руки, на грудную клетку, на голову — она с ходу спросила: «Ну, что ты делал 24-го? Лучше сразу признавайся, а то хуже будет». Потом она стала задавать ему прямые вопросы именно по фабуле обвинения, бесконечно при этом повторяя, что он врет. «Мне полиграф показывает, что ты врешь». Игорь мне потом сказал, что очень разнервничался: «Понимаете, я говорю правду, а она мне все время говорит, что я вру. Заявила, я, мол, всех твоих свидетелей выведу на чистую воду, всех вас отправлю на нары…»

РП: Фактически допрос с пристрастием.

ТП: Даже не с пристрастием, а оказание психологического давления с целью получения показаний, нужных следствию. Это никуда не годится. И результатов полиграфа я до сих пор не знаю, поскольку следователь отказывается меня с ними ознакомить. Хотя это уже прямое нарушение УПК. Полиграф проводился по моему ходатайству — значит, это доказательство защиты.

Ситуация на сегодняшний день такова: Игорь сидит под стражей с 31 января… Ах, да, я еще не сказала, какие там доказательства. Единственное доказательство, которое следствие считает неоспоримым, — это опознание Кириловского неким Каримовым. Это тоже отдельная песня, поскольку Каримов имел возможность увидеть Кириловского до опознания.

РП: Это запрещено, да?

ТП: Это запрещено УПК. Кириловский сидел в подразделении уголовного розыска, а Каримов был в следственном кабинете. По показаниям отца Кириловского, который находился в коридоре, Каримова заводили в помещение уголовного розыска. Но дело не только в этом. Когда началось опознание, Каримов заявил, что опознает его по росту. Обращаю ваше внимание на то, что во время опознания люди сидят. Поэтому опознать по росту он его не мог. Затем сказал, что по голосу. По голосу он тоже опознать его не мог, поскольку Кириловский не произнес ни слова. Далее Каримов сказал, что опознает его по одежде, и стал очень детально описывать одежду, которой на Кириловском не было и в помине.

РП: А как проходит само опознание? Там же есть некие статисты — скажем, три человека, которые тут же сидят. Они там хотя бы были?

ТП: Да. Статисты там были. Но я считаю, что данное опознание не может быть признано достоверным и не может служить доказательством по тем причинам, о которых я вам рассказала. Но самое главное, что Каримов не обратил внимания и не сказал о главной примете Кириловского, которую невозможно не заметить. У Кириловского усы и борода — такая вот эспаньолочка. Не просто небритость, а аккуратно выбритая форма усов и бороды.

Не заметить этого было невозможно. И если бы Каримов действительно опознавал Кириловского как преступника, то он бы на это указал. Ведь потерпевший до опознания допрашивается, и он обязан указать, какие характерные черты он запомнил. Так вот, ни в своем допросе, ни при опознании Каримов об этом слова не сказал. Из чего я делаю вывод, что это обычное на сегодняшний день опознание. Вот надо. Вот ты его, парень, опознай, и все будет хорошо.

Раньше, при Вышинском, царицей доказательств было признание, а теперь, вот уже по многим делам, — опознание. Опознал — все. Там может быть любое алиби, но опознание незыблемо — для следствия по крайней мере.

РП: Расскажите, пожалуйста, о самом Кириловском. Это душегуб, у которого есть судимость? Человек, состоящий на учете? Кто он такой?

ТП: Да что вы. Кириловский — удивительный молодой человек. Он несколько лет жил в Израиле (у него мама живет в Израиле). А осенью прошлого года приехал пожить у папы. В Израиле он учился в высшей религиозной школе — причем учился там по рекомендации главного раввина России. То есть мальчик религиозен и обладает высочайшими нравственными качествами. Мальчик, который совершенно не умеет врать. Мальчик, который краснеет при любой неловкости. Ни разу в жизни он не привлекался к уголовной ответственности. Еще до отъезда в Израиль он по окончании школы поступил, как ни странно, в Академию МВД.

РП: Российскую?

ТП: Да. Он проучился там полгода и ушел. Ушел сам, поскольку понял, что это не его. Его великолепно характеризует главный военный раввин России, господин Гуревич, который знает его лично. То есть семья абсолютно интеллигентная; семья, которая никогда не имела никаких столкновений с законом. Так что с точки зрения личности это человек абсолютно не тюремный и не криминальный. Сейчас он находится в прострации, ведь уже столько времени провел под стражей.

РП: С января?

ТП: Да, с января. Для него это потрясение, поскольку он никогда не общался с той категорией лиц, с какой ему приходится общаться сейчас.

Громкое дело Игоря Кириловского, ч. 2

• В высоком качестве (40,37 Мб)
• В низком качестве (40,37 Мб)

РП: Скажите, вот с учетом этих данных о личности обвиняемого, почему следствие избрало в качестве меры пресечения заключение под стражу?

ТП: Во-первых, сегодня следствие ходатайствует об аресте практически по любому преступлению — такая вот устоявшаяся и порочная, на мой взгляд, практика. Ведь заключение под стражу, по закону, это исключительная мера и применяется тогда, когда невозможно применить любую другую. Все это написано в законе.

Исходят тут из того, что это особо тяжкое преступление — разбой относится к категории особо тяжких. Хотя это тоже неправильно, и Конституционный суд не раз указывал на то, что тяжесть содеянного не является основанием. Вдобавок следствие всегда пишет, что у них есть основания полагать, что обвиняемый (или подозреваемый) скроется от следствия, будет препятствовать следствию, оказывать давление на свидетелей или заниматься преступной деятельностью. Опять же, по закону, они обязаны представить доказательства своих предположений. Этого никогда не делается, а судьи идут на поводу.

Что касается Игоря, то, скорее всего, ему избрали эту меру пресечения потому, что он не житель Москвы, а житель области. Во-вторых, у него есть возможность выезжать в Израиль. Впрочем, в таких случаях обычно просто изымается загранпаспорт. Видимо, побоялись, что он скроется. Но это, опять же, недальновидность — я бы сказала, неразумность — следствия, потому что сейчас они оказались в очень неприличном для себя положении. Они прекрасно видят по материалам дела, что безусловных доказательств его вины нет, а доказательство невиновности — алиби — налицо. Думаю, если бы он не был под стражей, они бы уже приходили сейчас к вопросу о прекращении дела. А теперь будут пытаться делать все что угодно, лишь бы направить дело в суд.

РП: То есть им нужно объяснить в своей отчетности: если уж просидел с января, то виновен.

ТП: Знаете, как любят говорить наши грамотеи: как возбУждено, так и осУждено. Так они и считают: раз дело возбудили, то он должен быть осужден. Это совершенно порочная практика, которая у нас, к сожалению, присутствует уже давно.

РП: А если еще и взятый под стражу…

ТП: Так еще и тяжкое преступление.

РП: Скажите, у вас как у адвоката какие планы на это дело? Что планируете, на что надеетесь?

ТП: Планы у меня, как обычно, адвокатские — воевать. У меня нет ни единого сомнения в том, что Кириловский невиновен, поэтому буду воевать до последнего. Вот сейчас написала жалобу в следственное управление города. И знаю, что оттуда уже поступило указание провести следственный эксперимент: то есть прокатиться от Королева до Москвы, чтобы выяснить, а мог ли он приехать. Теперь еще придется настаивать, чтобы меня допустили до участия в этом следственном действии, хотя они и так обязаны по букве закона.

Следственный эксперимент проводится так: максимально полно воссоздаются условия того дня, часа и места, которые проверяются, и проводятся те действия, которые были проведены в тот день. По большому счету следствие должно вывезти Кириловского на место (технически, правда, это весьма сложно — конвой и так далее). Но в этом случае они обязаны позвать меня, чтобы я могла зафиксировать вместе с понятыми, откуда выехал следователь, куда он ехал, как он ехал.

Это единственная маленькая победа на сегодняшний день — то, что удалось добиться проведения следственного эксперимента. Будем воевать дальше. Я полагаю, что Кириловский невиновен, и приложу все усилия, чтобы доказать это, освободить его из-под стражи, а дело прекратить.

РП: Вот вы весьма опытный адвокат. Скажите, часто ли в вашей адвокатской практике бывают дела, когда человека за уши притягивают к тяжкому уголовному преступлению? Или это из ряда вон выходящий случай?

ТП: К сожалению, нет. Не так давно у меня было в производстве несколько дел, когда люди были осуждены — по одному делу, при полном стопроцентном алиби (причем полностью доказанном материалами дела). А во втором случае судья, должно быть, вообще не читал дела, поскольку перенес материалы обвинительного заключения в приговор, где утверждалось, что вина такого-то и такого-то подтверждается опознанием и очной ставкой. А когда я открыла эти материалы (я не участвовала на стадии следствия, меня пригласили уже в кассационные инстанции), то увидела, что в этих протоколах написано совершенно иное: что опознание подтверждает невиновность и непричастность, и очная ставка тоже.

Тем не менее люди были осуждены. Один получил восемь лет, другой — восемь с половиной. Сейчас у меня война по второму делу в стадии надзора. Не думаю, что мне удастся повернуть все одними моими силами, но буду, естественно, пытаться. А первое дело — где стопроцентное алиби — переходит уже на стадию Верховного суда. Понимаете, я уже 17 лет адвокатствую и могу сказать, что за последние семь-восемь-девять лет правосудия не стало совершенно. Еще лет десять тому назад судьи хоть как-то прислушивались к защите.

С точки зрения закона прокурор, судья, следователь и адвокат — равные стороны в процессе. Но в нынешнее время адвокат — абсолютно нежелательная персона и для следователя, и для прокурора, и для суда. И всегда стоит, если можно так сказать, в оппозиции. И это очень грустно, ведь у нас на сегодняшний день около миллиона человек под стражей — это данные ФСИН, а реальные данные, думаю, еще выше. Около миллиона под стражей, а осужденных-то еще больше. А оправдательных приговоров — 0.5 процента. Если вспомнить наших отцов, бабушек и дедушек, которые жили во времена Сталина, то даже в ту пору оправдательных приговоров было 10—12 процентов по стране. Представляете, какой у нас творится сейчас правовой беспредел?

РП: На ваш взгляд, ситуация в Москве особенно плоха по сравнению с Россией (в плане именно справедливости приговоров)?

ТП: Вы знаете, из Москвы все идет. Если вспомнить наше не очень давнее прошлое, когда был Советский Союз, всегда все оглядывались на Москву: а что там в Москве скажут? То же самое происходит и сейчас. В Москве есть Мосгорштамп — это Мосгорсуд, который уже давным-давно и вполне заслуженно называется Мосгорштампом. Оттуда идет вся давиловка на московских судей, да и остальные оглядываются сюда же.

Вот у меня бывают дела по регионам, и там послушание закону и совестливости — именно совестливости — гораздо больше, чем в Москве.

РП: Что ж, на этой оптимистической ноте и закончим нашу сегодняшнюю беседу. Удачи вам, и надеемся, что справедливость восторжествует.

ТП: Спасибо, я тоже на это надеюсь.

Материал подготовили: Роман Попков, Тарас Шевченко, Виктория Романова, Нина Лебедева, Мария Пономарева, Александр Газов